– До скорой.
Курдюков и Геннадий Онуфриевич опять пожали руки.
– Растет сорванец? – Федор Иванович кивнул в сторону кровати с Шуриком-Смитом.
– А что ему остается делать?
– Не заговорил?
– Рано еще.
– Но хоть гукает?
– Гукает.
– На каком языке?
– Пока еще неясно.
– Ну ладно, мне пора.
– Всего доброго.
– До скорой.
– До скорой.
Ученые в последний раз обменялись рукопожатием. Полушеф поднял чемодан и потащил его к двери. Чемодан зацепился за кресло. Курдюков дернул. Старый фанерный чемодан не выдержал рывка и развалился. На пол выпали какие-то тряпки, бутылочки, веревки, клочья ваты…
Федор Иванович поднялся с пола и с вызовом уставился на Геннадия Онуфриевича. Скрываться теперь не было смысла. У ног валялся самый настоящий контейнер для похищения Шурика-Смита.
– Отдай добровольно, – сказал Курдюков угрожающе.
Геннадий Онуфриевич потянулся к рейсшине. Федор Иванович не стал дожидаться окончания этого движения и, схватив в охапку чемодан, бросился наутек.
– Пожалеешь! – донесся до бедного отца его голос. – Сильно пожалеешь!
Геннадий Онуфриевич собрал остатки ваты и тряпье (это оказались самодельные пеленки) и выбросил все в форточку. Затем он открыл платяной шкаф и сказал:
– Сенечка, выходи.
Послышалась возня, какой-то шепот.
– Эй, ты не заснул там?
– Иду, Геннадий Онуфриевич… Сейчас…
Из шкафа вылез взъерошенный Сенечка, смущенно кашлянул.
– Придремнул я немного…
– Слышал?
– Кое-что слышал.
– Смита, гад, хотел украсть.
– Негодяй…
– С чемоданом пришел. Я по дырочкам сразу догадался. Знаешь, какие в посылках для яблок делают.
– Знаю…
– Надо замок другой поставить.
– Теперь нет смысла, Геннадий Онуфриевич, Курдюков не такой человек, чтобы повторяться. Он что- нибудь другое придумает. Надо готовиться к неожиданностям.
– Ты меня только, Сеня, не бросай одного.
– Будьте спокойны, Геннадий Онуфриевич. Верен вам буду до гроба.
Но верен Сенечка оказался только до июля. Во вторник, 18 июля, Геннадий Онуфриевич нашел у себя на столе толстый пакет. С утра на столе никакого пакета не было. Красин с удивлением взял конверт и прочитал:
Уже заранее зная, что письмо обещает какую-то неприятность, ученый с нетерпением вскрыл конверт и достал два листка бумаги. На одном торопливо и неразборчиво было написано:
«Уважаемый Геннадий Онуфриевич!
Прости меня, если сможешь. Человек слаб, и я не исключение. Не у всех столько упорства и мужества, как у тебя. Я просто не пригоден к тому титаническому труду, который ты затеял.
Сейчас я счастлив… Ты должен понять меня. Ты же ведь тоже счастлив по-своему, затеяв этот небывалый грандиозный эксперимент.
За Веру не беспокойся. Клянусь тебе, что я и ее постараюсь сделать счастливой.
Да здравствует счастье!
Не ищи нас. Это бесполезно. Да ты и не будешь тратить на это время, ты слишком занят.
