спляшет. Порой в такой раж входят, что хоть беги… Оттуда, правда, не сбежишь.
С этими словами он удалился, притворив за собой дверь. Тогда я вытащил из кармана и положил на стол кошелек, переданный мне доном Франсиско.
Алатристе с отсутствующим видом сложил золотые вкучку.
— А теперь рассказывай.
— Что вам угодно услышать от меня?
— Мне угодно знать, что ты в ту ночь делал на Минильясской дороге.
Я сглотнул. Поглядел на лужу у себя под ногами. Перевел глаза на капитана. Я был ошеломлен, как героиня комедии, обнаружившая мужа без света, зато с любовницей.
— Да вы сами знаете… Шел за вами следом.
— Зачем?
— Я беспокоился, как бы…
И замолк. Лицо у моего хозяина стало такое, что язык у меня прилип к гортани. Зрачки его, прежде расширенные — в комнате было полутемно — сузились до размеров шпажного острия и пронизывали меня насквозь. Мне уже приходилось видеть такое прежде, и я знал, что человек, на которого Диего Алатристе смотрел так, уже через мгновение валялся на полу в луже собственной крови. Мудрено ли, что я сдрейфил?
А потому глубоко вздохнул и рассказал все. От и до.
— Я люблю ее.
Как будто это может служить оправданием! Капитан давно уже стоял у окна, глядя, как льет на улице дождь.
— Сильно?
— Невозможно выразить словами!
— Ее дядюшка — королевский секретарь.
Я понял смысл этих слов, содержавших в себе скорее предостережение, нежели упрек. А значили они, что мы вступаем в область предположений и догадок: вне зависимости от того, был ли Луис де Алькесар в курсе дела — Малатеста выполнял его поручения прежде, — вопрос в том, использовал ли он свою племянницу намеренно, как приманку, или же вместе со своими сообщниками решил воспользоваться обстоятельствами? Так сказать, вскочить на подножку уже тронувшейся кареты.
— А сама она — фрейлина королевы, — добавил Алатристе.
И это была тоже подробность немаловажная. Внезапно вспомнив последние слова Анхелики, я постиг их тайный смысл и похолодел от ужаса. Совершенно нельзя было исключить, что наша государыня донья Изабелла де Бурбон имела непосредственное отношение к этому заговору. Королева не перестает быть женщиной. И ревность не чужда ей так же, как последней судомойке.
— Все равно не понимаю, зачем было вовлекать во все это тебя? — вслух рассуждал капитан. — Хватило бы и одного меня…
— Не знаю… — отвечал я. — Больше работы для палача. Но вы правы: если в это дело впутана королева, то без ее придворной дамы дело не обошлось.
— Может быть, ее хотят впутать…
Я растерянно поднял на него глаза. Затем подошел к столу и уставился на горку золотых монет.
— Тебе не приходило в голову, что кто-то может быть заинтересован в том, чтобы навлечь подозрения на королеву?
Рот у меня открылся сам собой. И в самом деле — такую возможность нельзя было отвергнуть.
— В конце концов, она не только обманутая жена, но и француженка… Вообрази, как могли бы развиваться события: король убит, Анхелика бесследно исчезла, ты схвачен вместе со мной и под пыткой признаешься в том, что вовлекла тебя в это дело
Я, оскорбленный в лучших чувствах, прижал руку к сердцу:
— Никогда бы я не выдал Анхелику.
Капитан только усмехнулся — устало и всезнающе.
— И все же допустим такое.
— Это исключено. Вспомните, как инквизиция добивалась, чтобы я дал показания на вас.
— Помню.
Он не сказал больше ни слова, но я знал, о чем он думает. Отцы-доминиканцы — одно, а королевская юстиция — совсем другое. Бартоло Типун знал, о чем говорил, остерегаясь попасть в руки к тамошним мастерам дознания. Я обдумал подобную интригу и нашел ее вполне возможной. Потолкавшись на ступенях Сан-Фелипе, послушав, о чем толкуют капитановы друзья, я знал последние новости: распря между кардиналом Ришелье и нашим графомгерцогом Оливаресом очень скоро должна была раскатиться грохотом барабанов на полях Европы. Никто не сомневался, что как только лягушатники, которых господь подсудобил нам в соседи, покончат со своими еретиками-гугенотами, засевшими в Ла-Рошели, они примутся за нас. А мы — за них. В этих обстоятельствах заговор королевы выглядел правдоподобно. И в любом случае сыграл бы кое-кому на руку. Ибо кое-кто на дух не переносил Изабеллу де Бурбон — вот, скажем, Оливарес со всей своей кликой и женой в придачу — и мечтал поскорее стравить нас с французами. Мечтателей таких хватало и внутри страны, и за ее пределами — в число их входили и англичане, и венецианцы, и турки, и даже сам Папа Римский. Антииспанская интрига, в центре которой стоит сестра французского короля, — более чем правдоподобно. А кроме того, это объяснение отвлекает от других, быть может — истинных.
— Ну ладно, — сказал капитан, поглядев на свою шпагу. — Думаю, пора нанести визит.
Это был выстрел вслепую: ведь минуло почти три года. Однако попытка — не пытка. Алатристе — плащ насквозь пропитался водой, поля шляпы намокли и обвисли — внимательно изучал дом. По забавному совпадению он располагался совсем неподалеку от его нынешнего укрытия. А впрочем, никакое это не совпадение — просто в этом мадридском квартале были самые дешевые и скверные таверны, кабачки и гостиницы. А где один нашел прибежище, туда и другой прибежит.
Капитан огляделся. Полупрозрачная завеса ливня скрывала площадь Лавапьес с фонтаном посередине.
— Улица Примавера, — насмешливо пробормотал он. Нельзя сострить ядовитей — уж такая «примавера», что дальше ехать некуда: утопает в грязи, по которой несутся потоки дерьма. А вот и дом — бывшая гостиница «У ландскнехта»: на окнах развевается на манер саванов штопаное белье, вывешенное на просушку еще до того, как хлынул дождь.
Битый час капитан вел наблюдение и вот наконец решился. Пересек улицу и через арку попал во двор, пропахший конским навозом. Никого. Только мокрые куры рылись в земле под галереями, а когда Алатристе поднялся по скрипучей деревянной лестнице, толстый кот, уже доедавший задушенную мышь, обратил к нему свой бесстрастный котовий взор. Капитан дернул пряжку плаща, набухшего влагой и ставшего втрое тяжелей. Снял и шляпу — обвисшие поля закрывали обзор. Тридцать ступенек привели его на самый верх, и там он остановился и напряг память. Вроде бы — последняя дверь по коридору направо. Подошел и прислушался. Ни звука. Только стонали голуби, спрятавшись под дырявой застрехой. Капитан спустил на пол шляпу и плащ, вытащил оружие, за которое не далее как сегодня днем отдал Бартоло Типуну десять эскудо — почти новый пистолет с длинным стволом и украшенной золотой насечкой рукоятью с инициалами неведомого владельца. Убедился, что пистолет хорошо смазан и замок не отсырел. Взвел курок. «Щелк», — сказал тот. Крепко держа оружие в правой руке, левой Алатристе распахнул дверь.
Да, все как тогда. Под окном, поставив у ног бельевую корзину, сидела и шила та же самая женщина. Корзина покатилась по полу, когда женщина вскочила при появлении незнакомца и открыла рот, чтобы закричать. Однако не успела — оплеухой Алатристе отшвырнул ее к стене. Лучше одна затрещина для начала, сказал он себе, чем много — в конце, когда она опомнится. Самое лучшее — сразу напугать и сбить с толку. И во исполнение своего намерения он схватил женщину за горло, потом зажал ей рот и, поднеся пистолет к виску, прошипел:
— Пикнешь — убью.
На ладони он ощущал ее влажное дыхание, а дрожь ее притиснутого к стене тела передавалась ему. Алатристе оглянулся. Комната изменилась — та же убогая мебель, та же выщербленная посуда на столе, покрытом грубой холстиной, но теперь в ней было прибрано и чисто. Появились рогожная циновка на полу и медная жаровня. Кровать, отделенная занавеской, была застелена свежим бельем, а в котелке над очагом
