предварительно положив рядом твою шпагу, кинжал и прочее… А верные егеря, прибыв с небольшим опозданием на место разыгравшейся трагедии, получат, по крайней мере, возможность отомстить за короля, если уж не сумели спасти его…
— Ну понятно… — Алатристе посмотрел на свои связанные руки и ноги. — В рот, закрытый глухо, не влетит муха. Мертвый не проболтается.
— Ваша милость, досточтимый сеньор капитан, да кому же в Мадриде неведома ваша несравненная доблесть? Кто удивится, услышав, что вы дрались как лев и пали с честью? Узнав, что вы за бесценок отдали свою драгоценную жизнь, многие были бы вне себя от горчайшего разочарования.
— А ты?
— Но я-то знаю, чего ты стоишь. В Минильясе ты убил одного из моих людей, вчера ухлопал другого. Так что, Вакхом клянусь, можешь отправляться на тот свет со спокойной совестью.
— Да я не об этом спрашиваю! Что ты собираешься делать потом?
Малатеста самодовольно погладил усы:
— А-а… Предстоит самое приятное, что есть в нашем ремесле, — исчезнуть. Вернусь в Италию — благо будет с чем. Отчизну я покинул налегке.
— Как жаль, что здесь тебе не всадили унцию свинца в одно место — сразу потяжелел бы.
— Спокойствие, капитан! — Итальянец ободряюще улыбнулся. — Все будет хорошо.
Алатристе прижался затылком к стволу. Дождевая вода бежала по спине, сорочка под колетом вымокла насквозь, штаны были выпачканы грязью и глиной.
— У меня к тебе просьба, — проговорил он.
— Черт побери… — Малатеста смотрел на него с непритворным удивлением. — Что я слышу? Чтоб ты — да с просьбой? Неужто очко заиграло?
— Насчет Иньиго. Можно ли сделать так, чтобы он остался в стороне?
Итальянец некоторое время бесстрастно вглядывался в него. Потом тень сочувствия скользнула по его лицу.
— Насколько мне известно, он и так в стороне. Не при делах, так сказать. Но то, как обернется, от меня не зависит. Ничего не могу обещать.
В это время один из подручных итальянца, прятавшийся в кустах, вылез и помахал Малатесте, показывая ему направление. Тот вполголоса отдал распоряжения двум другим. Первый стал рядом с капитаном — пистолет за поясом, шпага на боку, пальцы на рукояти ножа. Второй направился к наблюдателю.
— А насчет мальчугана, капитан… Он — хорошей породы. Ты можешь им гордиться. И, клянусь тебе, если он сумеет отвертеться, я буду просто счастлив.
— Надеюсь, отвертится. И когда-нибудь убьет тебя.
Малатеста, уже двинувшийся за своими людьми, медленно обернулся, и его угрюмый взгляд скрестился со взглядом Алатристе.
— Может быть. В конце концов убьют и меня. Когда-нибудь. А тебя — сегодня.
Мелкий дождь швырял в лицо водяную пыль. Под серым небом, вдоль черных тополей, тянувшихся по обе стороны дороги, пара мулов во весь опор несла карету во Фреснеду. Вожжи держал и кнутом размахивал сам Рафаэль де Косар, ибо кучер оказался мертвецки пьян и спал сейчас поперек сидений. Комедиант был ненамного трезвей, но необходимость двигаться, освежающее действие холодного дождя и какая-то смутная решимость, овладевшая сеньором Рафаэлем в последнюю минуту, рассеяли винные пары. Понукая мулов криками и щелканьем кнута, он гнал их едва ли не галопом, так что я с долей беспокойства спрашивал себя, что это — мастерство возницы или безрассудство пьяного? Так или иначе, карета просто летела. Пристроившись на козлах рядом с Косаром, цепляясь за что попало и рискуя сверзиться при очередном толчке, я зажмуривался всякий раз, когда мой колесничий лихо вписывался в крутой поворот дороги, или когда ошметки грязи из-под копыт и колес прыгавшей по выбоинам кареты летели мне в лицо.
Покуда я раздумывал, что скажу или сделаю во Фреснеде, позади осталось свинцовое пятно пруда, полускрытого деревьями, а впереди, в отдалении, показалась ступенчатая, во фламандском стиле, крыша охотничьего дворца. Дорога раздваивалась: налево виднелась дубовая роща, и, глянув туда, я заметил мула и четырех верховых коней. Указал на них Косару, и тот осадил мулов столь резко, что один припал на передние ноги, едва не вывалив седоков. Я соскочил с козел первым, с настороженным вниманием озирая местность. Наступающий рассвет с трудом пробивался сквозь мрачные тяжелые тучи. Может, все напрасно, грызла меня мысль, и явившись к охотничьему дворцу, мы просто даром потратим время? Покуда я терзался сомнениями, Косар решил за нас обоих: он спрыгнул с облучка, причем угодил прямехонько в огромную лужу, поднялся, отряхиваясь, но тотчас, споткнувшись о собственную шпагу, упал вторично. Выпрямился, ругаясь на чем свет стоит. На перемазанном грязью лице горели глаза, мутная вода ручьями текла с бакенов и усов. Несмотря на безобразную брань, казалось, будто по каким-то неведомым причинам все происходящее доставляет ему истинное удовольствие.
— За дело! — вскричал он. — И горе тем, кто станет на пути!
Скинув епанчу, я схватил шпагу кучера — благо тот, свалившись от толчков на пол кареты, продолжал блаженно похрапывать. Шпага, по правде сказать, была дрянная, но выбирать не приходилось, а с нею и со своим кинжалом я все же мог считать себя вооруженным. Как говаривал во Фландрии капитан Брагадо, на военном совете самонадеянность губительна, но в действии — пользительна. А я как раз действовал.
— Гляну, как там и что, — сказал я, показав на лошадей, привязанных к деревьям. — А вы тем временем ступайте к дому и попросите помощи.
— Еще чего! Да ни за что на свете не пропущу такой оказии! Вместе — значит вместе.
Косар совершенно преобразился — даже голос звучал иначе. Любопытно было бы знать, какую роль играет он сейчас. Внезапно он подошел к карете и принялся будить кучера, хлеща его по щекам так, что мулы испуганно запрядали ушами.
— Проснись, болван! — взывал он с властностью владетельного герцога. — Ты нужен Испании!
Спустя несколько минут все еще одурелый кучер — я полагаю, он подозревал, что хозяин его повредился в рассудке, — щелкнул кнутом и погнал мулов во Фреснеду, дабы поднять там тревогу. Судя по всему, он не отличался особенной сообразительностью, и потому, чтобы не запутать его вконец, приказы ему был отданы самые простые — добраться до охотничьего домика, кричать как можно громче, а людей привести как можно больше. Потом, дескать, все объясним.
— Если останемся живы, — драматическим тоном добавил Косар.
Вслед за тем он величаво закинул за плечо полу плаща и решительно двинулся вглубь перелеска. Но, сделав четыре шага, запутался о шпагу и ничком растянулся в грязи.
— Богом клянусь! — пробубнил он, зарывшись носом в грязь. — Если кто-нибудь еще раз меня толкнет, я того изувечу!
Помогая ему встать на ноги и почиститься, я с долей отчаянья думал о том, как хорошо было бы, чтобы кучер сумел убедить и привести к месту действия людей. Или чтоб капитан Алатристе, где бы он ни был, справился своими силами. Ибо если все зависит только от нас с Косаром, Испания останется без короля, как я остался без отца.
Снова послышался рожок. Диего Алатристе, сидевший у подножья дуба, заметил, как человек, оставленный охранять его, поднял голову и оглянулся на звук. Это был тот самый бородач, приземистый и широкоплечий, с которым капитан столкнулся на почтовой станции в Галапагаре. Судя по всему, он относился к тем, кто болтать не любит: как поставил его Малатеста перед уходом, так он и стоял под дождем, сейчас припустившим сильней. Стоял и мок, ибо кроме навощенной накидки, иной защиты у него не было. Богом создан для таких дел, подумал Алатристе, ибо мог оценить его лучше, чем кто-либо иной. Человек, которому говорят: оставайся здесь, здесь убивай и сам здесь умри — и он все исполнит без рассуждений и пререканий. Человек, который может стать героем, если пойдет брать на абордаж турецкую галеру или штурмовать фламандский редут, а не случится подходящей войны — убийцей. Где проходит водораздел, не враз поймешь: все зависит от того, какие кости вытряхнет ему судьба из своего стаканчика, какую карту сдаст — червовую ли двойку, бубнового ли туза.
Когда замер звук рожка, бородач почесал в затылке и глянул на пленника. Потом подошел вплотную, окинул ничего не выражающим взглядом и вытащил нож. Алатристе, сложив связанные руки на коленях,