– Нас опередили! Кортес! Он спустился вдоль побережья!..
– Нет, – капитан покачал головой, – это не он. Я видел Кортеса в Толедо, когда встречался с королем Карлом. Он должен двигаться исключительно вглубь материка. Ему отданы земли, расположенные севернее, а это наша земля.
– Кому ты поверил?! Зачем ему материк? Посмотри, там только горы и пустыни!.. Карл далеко, а здесь у Кортеса уже целая армия, к тому же, ему покровительствует губернатор Панамы. А мы? У нас шестьдесят два всадника и сто шесть солдат. К тому же подлый индеец нас обманул!..
Глаза Эрнандо сощурились, губы выгнулись дугой в отвратительной гримасе, а в уголках рта появилась слюна, как у бешеного животного. Он схватился за шпагу, которую прицепил к поясу, в преддверии высадки на берег, но Манко больше не боялся его. Теперь Великий Инка находился совсем близко, и если он даровал ему жизнь в опасном путешествии, то защитит и дальше. Только, действительно, было непонятно, что произошло с Тумбесом, всегда шумным и многолюдным? Может, его покарал сам Великий Инка, ведь здесь собирались все, кто на свой страх и риск отправлялся за цветными раковинами?..
– Мигель, – капитан прервал его мысли, – а где жители?
– Я не знаю. Надо сойти на берег.
Капитан кивнул. Повернувшись к безмолвной толпе, он отдал какие-то приказания, и люди нехотя разбрелись по палубе. Появилась лодка, которую тут же спустили на воду. Из чрева корабля стали вытаскивать давно приготовленные корзины с едой и оружием, а капитан, удовлетворенный ходом работ, увел Манко в «деревянный дом»; достал его старую индейскую одежду. Она оказалась цела, не хватало только убора из синих и желтых перьев, утраченного при захвате плота.
Убор являлся одним из лучших изделий Манко – даже лучше, чем короны, веера и жезлы, которые он делал для приближенных Великого Инки. Однако какое это имеет значение, если, вернувшись домой, он получит много-много перьев попугаев и непременно сэкономит несколько, чтоб сделать себе новый убор. Жаль, что перья колибри разрешено носить только курака…
Все мысли Манко уже циркулировали в привычном мире, регламентированном до конца жизни, и когда он вновь появился на палубе, то первый раз почувствовал себя выше молчаливой, растерянной толпы. Для полного счастья ему не хватало только листочка коки, но уж в городе он запросто найдет ее…
Корабли встали так близко от берега, что своим острым глазом Манко различал даже крабов, бегавших по песку среди бесхозно валявшихся бревен. Они весело гонялись друг за другом, и никто их не собирал. Такого не могло случиться, если б в Тумбесе остался хоть один человек – значит, бедствие постигшее город, никого не оставило в живых…
Капитан построил понурую команду и отдал приказ прыгать в воду. Место в лодке, осталось только для него самого, его братьев и Манко.
Всадники вместе с лошадьми беспрекословно полетели вниз, поднимая фонтаны брызг, и будто стая фантастических двуглавых существ, поплыли к берегу. Среди пеших возникла небольшая суматоха, потому что никто не хотел прыгать первым, однако капитан быстро навел порядок, до половины обнажив шпагу. Люди посыпались за борт, и Манко представилось, что это косяк рыбы играет на мелководье.
Наконец палуба опустела, и только тогда отчалила лодка.
Всего несколько десятков гребков, и она вползла на берег, шурша по песку днищем. Мокрые солдаты к этому времени сбились в кучу, дрожа под порывами совсем не жаркого ветра. Во время плаванья они вели себя более уверенно. Видимо, чужая земля, с первой встречи начавшая преподносить сюрпризы, остудила их пыл, и даже Эрнандо методично вышагивал вдоль кромки прибоя, занятый своими мыслями. Один Манко чувствовал себя дома. Ведь это совсем не страшно, что жителей Тумбеса больше нет. Так решил Великий Инка – значит он заселит грешный город другими людьми. Он не раз принимал подобные решения, истребляя непокорные айлью и переселяя на их место людей с благополучных территорий. Не дело Манко задумываться о таких вещах. Его забота – аккуратно сгибать роговые кончики перьев, обвязывая их тонкой ниткой из стеблей алоэ, потом продевать другую нитку в полученную петлю… главное, подгонять перья одно к одному, чтоб получить плавный переход цветов, как, например, его любимое сочетание – от бледно- оранжевого к пурпурно-красному.
Солдаты построились в неровную шеренгу. Они стояли лицом к городу, и на их лицах читалось полное разочарование. Видимо, чувствуя общее настроение, капитан прошелся перед строем и вытащив шпагу, прочертил на песке линию.
– Доблестные испанцы, – зычно произнес он, – мы пришли сюда с великой миссией – принести язычникам истинную веру. Поэтому, если кто-то не чувствует силу, исполнить завет Господа нашего, он волен вернуться на корабль и ждать нашего возвращения. Город, который мы хотели первым почтить своим посещением, по неизвестной причине покинули жители. Значит, мы пойдем дальше. Некоторые могут погибнуть в этом походе, но Господь не забудет их благородных усилий. Те же, кто останется в живых, будут награждены королем и мной, как губернатором всех вновь открытых земель.
При этих словах Эрнандо занервничал, но ничего не сказал (возможно,
В конце концов, человек двадцать переступили линию и направились к лодке. Их никто не удерживал. Они уходили не оглядываясь, а оставшиеся мрачно смотрели им вслед. Чего было в этих взглядах больше, презрения или зависти, Манко не понял.
– Испанцы, хвала вам и Господу нашему! – голос капитана звучал бодро. Видимо, его радовало, что так мало людей разуверилось в успехе экспедиции, – сегодня мы заночуем в этом городе, а завтра двинемся дальше! Отвезите на корабль трусов, а с корабля снимите оставшиеся аркебузы. Доставьте их на берег и ждите моей команды. Эрнандо, Мигель и пять добровольцев пойдут со мной на разведку.
Приказы капитана не обсуждались, поэтому добровольцы нашлись быстро. Им подвели еще мокрых, удивленно фыркающих лошадей…
Лошадь!.. Вот, что больше всего восхитило Манко в мире белых людей! Она была намного выносливее ламы, и на ней можно было ездить! И не важно, что она не дает шерсти, ведь теперь ведь у них будут, и лошади, и ламы. Так говорили испанцы, и не зря ж они выучили Манко держаться в седле даже раньше, чем своему языку…
Сколько раз Манко ходил по этой дороге! Сколько раз вспоминал ее, засыпая в сводчатой келье монастыря!.. Теперь, сидя верхом на лошади, он двигается по ней гораздо быстрее, чем раньше, а ступни при этом даже не касаются отполированных тысячами ног камней. Странное состояние – ощущать себя так высоко над землей! А за спиной шумит прибой и сухой прохладный ветер прилетает с гор… все так знакомо, но в тоже время, все совсем по-другому.
Рядом ехал капитан Писарро, равнодушно поглядывая по сторонам. Перед ним стояла конкретная цель, а все остальное являлось бессмысленным приложением, способным лишь осложнить жизнь. У городских ворот всадников встретила викунья, принявшаяся безбоязненно изучать незнакомые существа с двумя головами.
– Этот зверь и есть ваша лама? – спросил капитан.
– Да, – Манко кивнул, – для нас она то же, что для вас лошадь. На ней мы перевозим грузы; она дает шерсть для одежды. А в горах водятся гуанако…[10]
– Надеюсь, их всех едят? – перебил Эрнандо.
– Едят. Но если лама старше трех лет, ее нельзя есть.
– Это вам нельзя, а нам все можно!.. – рассмеялся Эрнандо.
Манко с удивлением посмотрел на глупого чужеземца.
– Их не едят, потому что через три года мясо становится горьким. Ламы питаются горькими травами. Если кто-нибудь сдаст в тамбо старую ламу, Великий Инка уменьшит меру маиса всему айлью, а на праздник Солнца мяса они не получат вовсе.
– Нет, Франсиско, – весело заметил Эрнандо, – по-моему, этой страной очень легко управлять. Попробовал бы кто-нибудь лишить меня моего законного куска мяса!..
Манко промолчал, решив, что слово «управлять» относится исключительно к Великому Инке. А как может быть иначе?..
Викунья спокойно отошла в сторону, уступая дорогу, и Манко, въехав в ворота, остановился – узкая улица напоминала вход в лабиринт и не была приспособлена к передвижению на лошади. Спешившись,
