соблюдая правила игры, она ведь ни разу не задавала вопроса, где бывал он, когда возвращался домой за полночь. (Он, конечно, не делал ничего предосудительного, а просто принимал вагоны, но могла б спросить, хоть из любопытства!..) Дима решил, что продолжать тему не имеет смысла, ведь в данный момент Ира выбрала его, и слава богу!..
– Не заводись, это я так спросил, – он обнял ее.
– А я сама не знаю, что было бы. Но, скорее всего, ничего. Зачем он мне, если уедет через две недели? Я что, проститутка? – она вздохнула, освобождаясь из Диминых объятий, – а чего это ты приехал, именно, сегодня? Ведь три недели не показывался.
Диму подмывало пошутить насчет контроля за ее нравственностью, но тогда б они, точно, поругались, к тому же правда выглядела совсем по-другому.
– Меня, вроде, что-то вытолкало из дома, – признался он, – как раньше тянуло вернуться туда, так сегодня я вдруг почувствовал, что не могу там находиться, а должен ехать сюда. Причем, извини, конечно, это был не страх за тебя, а просто я должен сегодня быть здесь. Не могу этого объяснить…
– Значит, все начинается снова, – заключила Ира, пуская к потолку струйку дыма.
– Что начинается?
– Все! То, что, вроде, закончилось вместе с рухнувшим потолком. Знаешь, – она решительно затушила окурок, – почему я не приезжала к тебе так долго?
– Не знаю.
– Последний раз, когда я ночевала у тебя, мне снился сон.
От слов «снился сон», и того, каким голосом это говорилось, Диме стало не по себе.
– И во сне были шахматы? – испугался он.
– Шахмат не было… возможно, потому что я не умею в них играть. Там был огонь. Он беззвучно бил из одной точки, разбрасывая тонкие кривые росчерки. Подсознательно я знала, что это пулемет, стреляющий трассирующими пулями – я в кино видела. В кого он стрелял и зачем, я не знала, потому что вокруг было темно, и, главное, совсем не страшно, хотя пулемет строчил и строчил, не переставая. Наоборот, периодичность вспышек завораживала и даже успокаивала. Это примерно то же самое, что считать верблюдов. Но вдруг стало светло – как-то неестественно сразу, типа, кто-то отдернул занавес. Пулемет продолжал строчить, но огонь, рвущийся из ствола, сделался невидимым, зато вокруг открылось кровавое месиво – сколько хватало глаз, изуродованные тела с оторванными конечностями, размозженными головами, вывернутыми кишками… даже окровавленная трава казалась мертвой в своей неподвижности. Эдакий апофеоз смерти! На убитых не было никакой формы – все были в исподнем, с белыми босыми ногами.
– Это война, – прозвучал в голове голос невидимого комментатора. Он был настолько спокойным, что тоже казался мертвым, но опять страшно не было. Настоящая смерть гораздо страшнее своей конкретностью, своей применимостью к каждому человеку – я-то знаю. А потом над затихшей битвой поползли тени – серые и расплывчатые, но смутно напоминающие человеческие силуэты; такие же искривленные и изуродованные, как те, что лежали на земле. Они ломались, соединяясь друг с другом, то превращаясь в многоруких и многоголовых монстров, то становясь похожими на кого-то в каске или кивере. Фигуры эти двигались, растворяясь у горизонта, отчего небо постепенно становилось все более мрачным. Вновь становилось темно, и тогда вновь возникли вспышки пулеметных очередей, увеличивая и без того необъятное поле трупов. Живых там уже не было, а трупы почему-то прибавлялись. Потом мертвый голос произнес фразу, которую я не помню дословно, что-то типа: Это круговорот жизни – чтоб не нарушать равновесия, мертвые должны приходить к живым и сами становиться живыми. Вот, какая-то такая логическая конструкция. А я не хочу подобных снов, потому что ты знаешь, есть один мертвец, которого я, действительно, боюсь! Я даже думать боюсь, что б было, если б он вернулся!.. Я решила – если захочешь, ты приедешь сам, а сегодня появился Андрей со своей Румынией. Понимаешь, я не могла не пригласить его – похоже, все это как-то связано…
– Хватит об этом! – Дима стукнул ладонью по столу.
– Как хочешь, – Ира пожала плечами, – только если
– Если все опять повторится, я сойду с ума, – признался Дима, – я думал, оно закончилось с твоим появлением…
– Мое появление здесь не при чем. Я думаю, чтоб обрушить потолок, он просто потратил слишком много сил. Это, как нам, например, отрубить себе палец. Теперь он, похоже, восстановился и вновь вернулся к своим планам, только, вот, в чем они заключаются?..
– Ир! Но это же бред!.. – Дима схватил ее руки.
– Бред, – согласилась Ира, – но тогда объясни мне, что происходит; все, с самого начала – с твоей покойной бабки и до сегодняшнего дня!
Дима смотрел на нее испуганно и молчал, потому что объяснить это было невозможно, а, значит, поддержки в его желании остаться обычным человеком обычного трехмерного мира, ждать не приходилось. Он почувствовал, как начинает болеть голова – болеть вполне реально, когда виски сдавливает прочным обручем; взглянул на часы.
– Уже половина третьего, а мне завтра рано вставать, – сказал он устало, – пойдем спать.
Ира достала вторую подушку, поправила постель, и они быстро залезли под одеяло, потому что в комнате было гораздо холоднее, чем на кухне. Сон не шел, а о любви не думалось. Они лежали молча, прижавшись друг к другу, и смотрели в черный потолок, слушая, как за окном завывает ветер. Казалось, это чей-то голос, силившийся что-то сообщить им, но получалось, то ли слишком невнятно, то ли говорил он на другом языке.
Заснул Дима незаметно, а когда проснулся, увидел, что Ира продолжает также не мигая, смотреть в потолок.
– Ты что, не спала? – спросил он, зевая.
– Нет, – она повернулась к нему лицом, – я думала.
– И придумала что-нибудь?
– Пока не знаю. Ты сегодня останешься или поедешь к себе?
– А ты б как хотела?
– Мне все равно, но в свете последних событий, нам лучше быть вместе, – помолчав, она добавила, – наверное, я попробую приехать к тебе – там теплее, чем тут, – и слабо улыбнулась.
Дима поцеловал ее вялые губы и пулей заскочил в ванную, под горячий душ – за ночь квартира остыла окончательно. И как они забыли про обогреватель?..
Ира приехала к Диме, когда его еще не было. С трудом открыв калитку, увидела занесенное вчерашней пургой белоснежное поле, и контур дорожки, ведущей к дому. Прикинув высоту сапог, она смело пошла вперед, оставляя за собой глубокие следы, а ветер, гнавший поземку, мгновенно превращал их в бесформенные ямы.
В доме было тихо и сумрачно. Ира несколько раз топнула, стряхивая снег – по дому прокатился отзвук (хотя его нельзя было назвать эхом, но он все-таки вносил осознание окружающей безжизненности); прижалась замерзшими покрасневшими пальцами к горячей батарее и простояла так, пока пальцы не обрели обычную чувствительность.
Дом молчал. Ира чувствовала это молчание – не пустоту каменной коробки, а, именно, молчание, готовое в любую минуту прорваться живым звуком. На секунду ей стало страшно. Вдруг дому не понравится то, что она задумала выставить его тайну на всеобщее обозрение, но потом решила, что, может быть, именно этого он и добивался все время.
В комнатах ничего не изменилось за прошедшие две недели. Она открыла шкатулку – и камень, и медальон были на месте. Сунув ее в карман, огляделась, словно ожидая реакции, но ничего не произошло; подняла телефонную трубку.
– Андрей? Это Ира. Вчерашняя, помнишь?.. (ее несколько уязвило то, что он спросил «какая Ира?», хотя это совсем не важно – так, пустячок…) Хочешь узнать, почему мы заинтересовались Румынией?.. Тогда давай где-нибудь встретимся… хорошо, через час буду в «Норде».
Ира посмотрела на часы. В «Норде» она бывала всего однажды, на дне рождения подруги, но, по
