коротких прогулок были только кладбище и винный магазин. Я шла, наслаждаясь каждым шагом. Скоро мне стало настолько тепло, что я сняла джемпер и завязала его вокруг талии, подставив оголенные руки ласковым весенним лучам. Моя кожа уже полгода не видела солнца. Я вспомнила, как прошлым летом мы с Лукой гуляли вдоль канала. Он шел передо мной по тропинке, и его серая футболка почернела от пота. Дойдя до шлюза, Лука остановился и стал смотреть на воду. Я подошла к нему, он взял меня за руку, и мы некоторое время стояли рядом, соприкасаясь локтями.
Лука показал на остов старой баржи, торчащий из воды на отмели. Вокруг нее плавали щепки, обрывки бумаги и другой мусор. Когда я повернулась, чтобы понять, на что именно он показывает, Лука наклонился и поцеловал меня. Накануне мы получили плохие известия из клиники. Доктор был очень любезен, но категоричен. Он сказал, что мое тело не выполняет предназначенных ему природой функций, что я никогда не смогу зачать ребенка и никто ничего не сможет с этим поделать — ни он сам, ни кто-либо другой. Он дал нам какие-то брошюрки и посоветовал подумать над тем, что мы можем предпринять дальше. Я ожидала этого момента и боялась его, полагая, что для меня это будет страшным потрясением. Но, как ни странно, сообщение доктора не вызвало у меня каких-либо сильных эмоций. У входа в клинику счастливый молодой отец встречал свою жену с новорожденным на руках. Глядя на эту идиллическую картину, я тоже абсолютно ничего не почувствовала. Ни зависти, ни досады — ничего. Ведь меня интересовали только наши дети, наши с Лукой, а до остальных мне вообще не было никакого дела. Автоматические двери бесшумно открылись, мы вышли из здания и направились на автостоянку.
— Выкинуть это? — спросил Лука. Я кивнула, и весь ворох брошюрок отправился в ближайшую урну.
Вместо того чтобы последовать совету доктора и дома, в спокойной обстановке, обсудить вопрос о донорской яйцеклетке, мы отправились в Камден, нашли симпатичный бар, пили, танцевали и веселились до самого утра. Я не помню, как мы добрались домой, зато хорошо помню, что там мы открыли еще одну бутылку вина и немного погоревали о детях, которых у нас никогда не будет. А на следующее утро мы гуляли вдоль канала и у нас все было хорошо. У нас обоих. О детях мы больше не говорили. Лука понимал, что я не хочу возвращаться к этому вопросу. Он вообще всегда меня понимал.
Отвлекшись от своих воспоминаний, я поднялась вверх по ступенькам красивого здания, в котором располагалась главная университетская библиотека, обратив внимание на куривших у перил студентов. Они выглядели настолько юными, что скорее напоминали школьников. Я подумала о том, насколько повезло этим молодым людям. Они были свободны, умны, талантливы, и мне очень хотелось надеяться, что они не станут растрачивать свою молодость на экзистенциальные страхи и рефлексии.
В прохладной сумрачной тишине библиотеки седовласая служащая рассказала мне, как найти исторический факультет. Он располагался буквально за углом, в большом георгианском особняке. Наверное, раньше этот дом принадлежал какому-то очень богатому купцу. Оказавшись внутри, я поинтересовалась, к кому мне нужно обратиться по поводу должности ассистента. Молодая девушка протянула мне ручку и попросила заполнить бланк заявления, что я и сделала. Сидя на деревянном стуле с анкетой на коленях, я все еще не могла поверить в то, что окружающие относятся ко мне точно так же, как это было до смерти Луки. Я чувствовала себя совершенно другим человеком, но, похоже, никто не замечал во мне никаких особых странностей.
— На эту должность много претендентов? — поинтересовалась я у девушки.
Та покачала головой.
— Возможно, это не мое дело, но сразу хочу предупредить, что работа ужасно скучная, а зарплата просто дерьмовая, — сказала она. — За один час работы на подиуме в любом ночном клубе вы заработаете больше.
— Сомневаюсь, что мне вообще стали бы платить за работу на подиуме.
Девушка рассмеялась.
— А вы пробовали?
Я так и не поняла, что это было — шутка или своеобразный комплимент.
— Так вы дадите мне знать? По поводу работы?
— Думаю, что профессор сам с вами свяжется, если вы ему подойдете.
— А какой он?
Девушка пожала плечами и скорчила смешную рожицу.
— Нормальный. Старый. Жутковатый тип.
— Понятно.
Я настолько гордилась собой, что должна была поделиться с кем-то своими ощущениями. По дороге домой я достала мобильный и набрала номер Марка. Ответили почти сразу.
— Привет, — радостно сказала я. — Угадай, откуда я звоню?
— Кто это?
На мой звонок ответил не Марк. Это была Натали.
Наверное, он оставил свой мобильный на стойке.
Я быстро отключилась, моля Бога о том, чтобы Натали не узнала мой голос.
Глава 12
Узкий трехэтажный каменный дом, в котором мы жили, был абсолютно типичен для северной Англии вообще и для Портистона в частности. Это был прекрасный дом. Он и сегодня еще производит грандиозное впечатление, хотя новый владелец, какой-то лондонский гомосексуалист, приобрел его для сдачи в аренду. Линетт говорила мне, что он уже успел заработать на нем почти два миллиона фунтов. Моя мать извлекала максимум из того статуса, который ей давало владение подобным домом. Для соседей и знакомых, таких как Анжела Феликоне, он был приобретен ею на деньги, унаследованные от покойного мужа. Такая версия была удобна но всех отношениях. Помимо всего прочего, она предполагала, что покойный муж матери был состоятельным и преуспевающим человеком — крупным предпринимателем, бизнесменом или еще кем-то в этом роде.
Дом, который когда-то принадлежал тетке моей матери, был построен на совесть, но при этом по нему постоянно гуляли сквозняки. Из больших окон с раздвижными переплетами открывался вид на маленький садик. Моя мать расставляла там цветочные горшки. Бедные растения мужественно пытались противостоять соленому ветру и капризной северной погоде. Мать взялась было возделывать две длинные узкие полоски земли, которые она называла «своими клумбами», однако все ее насаждения придерживались другого мнения и упорно отказывались расти, если не считать нескольких кустиков жесткого декоративного папоротника. Через несколько лет мать отказалась от своих попыток озеленения, и с тех пор на этой бесплодной земле вообще ничего не всходило, даже сорняки.
Наши с Линетт комнаты, разделенные большой семейной ванной, располагались на третьем этаже, под самой крышей. Спальня матери была на втором, по соседству с большой гостиной, которой мы вообще не пользовались. Гостей обычно принимали в маленькой гостиной на первом этаже. Там же находились столовая и узкая кухня с выходом во двор.
Покойная тетка обставила дом крепкой, добротной, сделанной на века пресвитерианской мебелью. Больше всего на свете мать боялась каким-то образом повредить эти деревянные монстры.
Есть и пить нам разрешалось только за кухонным столом, который обязательно застилался клеенкой. По особым случаям, таким как Рождество, нас допускали в столовую, но во все остальные дни года дверь туда была плотно закрыта, чтобы ни пыль, ни дети не могли проникнуть внутрь. Как ни унизительно это было, но все детство нам с Линетт пришлось спать на прорезиненных матрацах. К такой жесткой мере мать прибегла после того, как в шестилетнем возрасте со мной произошла ночная неприятность.
Еще одним больным вопросом были хорошие манеры. Мать неустанно дрессировала нас, обучая вежливо обращаться с просьбой и отказываться от второй порции пудинга, даже если нам ее очень хотелось. Линетт никогда бы не осмелилась возразить взрослому или каким-то образом привлечь к себе излишнее внимание. Что касается меня, то я тоже прекрасно знала все правила, но забывала их с завидным
