Рон громко присвистнул.
Доктор опять с удивлением на него покосился, но продолжал:
– Из осмотра и знакомства с историей болезни я вынес убеждение, что предыдущая операция, когда поставили отвод, не принесла существенного улучшения…
– Увы, – отвечал Хасикава, – у него ведь было четыре инфаркта.
Глаза Рона, округлившиеся и огромные, как шары для гольфа, так и полезли вверх. Если бы речь шла не об умирающем человеке, Милт бы так и повалился от сдерживаемого хохота.
– Так. По моим наблюдениям, сейчас мы имеем серьезные нарушения деятельности клапана, не говоря о том, что меня не удовлетворяет кровоиспускание…
– А попроще, док, нельзя, а? Попроще, – Рон уже едва владел собой. – Короче говоря, дело совсем хреново?
На лице врача появилось презрительное выражение, однако он ответил со всей четкостью:
– Если вам угодно знать, у пациента опасно увеличена сердечная мышца. Разумеется, мы немедленно приступаем к лечению посредством воздействия на сосуды и дилятатор, однако шансы на успех проблематичны. Единственным шансом, что могло бы иметь бесспорный позитивный эффект, является пересадка сердца.
Хасикава молча кивнул, как будто для него тут ничего нового не было.
– Вы об этом знали? – решился задать вопрос Милт.
– Да, мистер Шульц, некоторое время тому назад меня ввели в курс дела.
– Тогда почему же вы не предприняли необходимых шагов там, в Японии?
Хасикава чуть заметно улыбнулся.
– В нашей стране считаются незаконными операции по пересадке органов; что еще более существенно, такие операции противоречат догматам синтоизма, а мой отец очень религиозен.
– Но подумайте сами, – попробовал возразить Рон, – ведь речь идет о его жизни.
– Совершенно верно, мистер Майкелсон. Я сделаю еще одну попытку его переубедить.
– Прошу прощения, – вмешался доктор, – но, хотя других шансов спасти его нет, пересадка сердца вашему отцу сделана быть не может.
На лице Хасикавы впервые появилось что-то, напоминающее удивление, даже какое-то беспокойство.
– Я вас не понимаю, доктор Хоуэрд.
– В Америке все органы, предназначенные для пересадок, распределяются централизованно, имеется специальная служба – Объединенная система материалов для трансплантации – и у нее очень строгие правила, которым не соответствует случай с вашим отцом.
– Как это так? – теперь уже забеспокоился Рон.
– Господин Хасикава старше шестидесяти пяти лет, а пациентам в возрасте, превышающем этот рубеж, органы не предоставляются. Но даже если бы проблемы с возрастом не существовало, он бы получил отказ ввиду критического состояния легких и всего к ним относящегося.
– Если я вас правильно понял, доктор, – в голосе Хасикавы зазвенел металл, – по американским понятиям, бесполезно расходовать сердце на пациента, находящегося в таком тяжелом положении, как мой отец, даже если иного способа продлить его жизнь не существует. Так?
– Я бы выразил это не столь категорично, – в тоне врача чувствовалось ненаигранное сожаление. – Но, вообще говоря, вы все правильно поняли, как мне ни жаль это признавать.
– Минуточку, мать вашу растак! – Рон, похоже, окончательно вышел из себя. – Вы что, не знаете, кто такой этот ваш Пациент? Не сознаете, что повлечет за собой его смерть, если ее не предотвратить?
– Сожалею, но лично я ничего сделать не могу. Возможно, следовало бы попытаться прооперировать его в другой стране.
– Вы уверены, что он выдержит транспортировку? – перебил его Хасикава.
Доктор только вздохнул.
– На такие вопросы невозможно ответить «да» или «нет». Могу только сказать вам, что любая нагрузка чревата опасностью новой остановки сердца.
– Стало быть, все? – отчаянию Рона не было предела.
– Один шанс все же есть, хотя такого рода операции до сих пор носили исключительно экспериментальный характер…
Все смотрели на врача не отрываясь.
– Я подразумеваю пересадку сердца павиана.
По выражению лица Хасикавы было видно, до чего он шокирован.
– Павиана?
– Да, хотя еще раз предупреждаю, что пока делались только пробные операции и риск чрезвычайно велик. Но ничего другого я вам предложить не в состоянии.
– Об этом не может быть и речи, – овладев собой, Хасикава опять говорил с ледяной бесстрастностью.
