Шеф гестапо Генрих Мюллер. Вербовочные беседы

Их коды было легко взломать, и поэтому мы знаем, кто является агентом британской разведки. Мы давали этим агентам фальшивую информацию.

Когда «Цицерон» действовал в Турции во время войны, система безопасности в английском посольстве была такой слабой, что мы могли, наверное, развесить по стенам их офиса портреты Гитлера, и никто бы ничего не заметил.

После того как разразилась война, насколько я помню, существовала ужасная «пятая колонна» в Англии с толстым запевалой Черчиллем во главе. Нас обвиняли в том, что мы сбрасывали парашютистов, переодетых монахинями, во Францию, и так далее. И вот после того как мы прогнали британцев с континента, они стали повсеместно арестовывать любого человека с иностранным акцентом и были абсолютно уверены, что над их страной прошел дождь из замаскированных монашек, нищих попрошаек и британских полицейских.

Конечно, «пятая колонна» была прекрасным оправданием ужасного и стремительного военного поражения, которое потерпели Англия и Франция в 1940 году. Плохая подготовка или вообще отсутствие подготовки, слабое командование, недостаток смелости и готовность пуститься в бегство от наших танков так быстро, как только можно, могла быть оправдана только вымышленной армией переодетых агентов, работающих в тыловых районах. Безвинные французские крестьяне были расстреляны просто потому, что они вывешивали свои простыни на границе. Конечно, каждый знал, что это был сигнал для наступления зловещих немцев, переодетых моторизированными монашками.

Я думаю, мы использовали подобный камуфляж единственный раз, когда части абвера, переодетые в голландскую таможенную форму, захватили мост в Голландии. Других примеров я не знаю. Иногда мы сбрасывали ненастоящих парашютистов: пускали манекены, дабы ввести врага в заблуждение, но эти манекены не были одеты монашками или шарманщиками. Мы как-нибудь обсудим использование слухов и паники, но сейчас для этого нет ни времени, ни места.

Однажды я читал документ особой секретности, выпущенный одним английским управлением безопасности в 1939 году, который утверждал, что безусловно существовали тысячи нацистских шпионов в Англии, замаскированных под нянь, молочников и официантов, только и ждущих того, чтобы вытащить пистолеты из нижнего белья и начать стрелять. Действительно, мы посылали специальные радиосообщения той или другой группе в Англии, используя шифры, о которых было известно, что они раскрыты, и давали, скажем, группе «Роза» приказ взорвать завод Виккерса или группе «Орел» поджечь доки «Индия» в Лондоне. Конечно, там не было подобных групп, зато много беготни вокруг и многие были арестованы из-за этих бессмысленных посланий, но такова игра.

Никогда не говорите, что немцы лишены чувства юмора.

С. Я должен сказать, что ваше собственное чувство юмора не из приятных.

М. Мне нравится разыгрывать. Мы говорим: «Злорадство – всегда лучшая радость». Согласны с этим? Возможно, нет. Не сомневаюсь, вы слишком долго были жертвой, чтобы смеяться над чужими несчастьями. Ну хорошо, возможно, мне следует прийти на наш следующий сеанс одетым монахиней и тогда все будут приветливыми и легкомысленными.

Заговор «Белой розы»

В начале 1943 года специальная сессия наводящего ужас Германского народного суда была созвана в Мюнхене для слушания дел о государственной измене. Как становится ясно из нижеследующего диалога, Генрих Мюллер играл значительную роль в этом процессе.

М. Мы могли бы поговорить о деле «Белой Розы», если вы хотите, хотя это касалось исключительно внутренних раздоров и может представлять для вас лишь академический интерес.

С. Я знаю кое-что об этом. Дело Шолля и Губера. Листовки.

М. Да и другая пропаганда. Мы знали об этом к середине 1942 года, но нарушители были очень хорошо организованны. Короче, мы не могли найти их нигде. Не слишком приятная перспектива, так ведь? Дело само по себе было довольно простым.

С. Они были пойманы полицейским в университете?

М. Нет, вахтером. Довольно случайно. На самом деле, все это в целом было случайностью. Позвольте мне начать с начала и рассказать вам небольшую предысторию того, как случилось, что я стал связан с этим. Это может потребовать немного времени, так что, возможно…

С. Нет, нет, давайте по порядку. Все, что вы говорите, интересно.

М. Ага. Все интересно, но говорит ли он правду? У меня имеются некоторые документы обо всем этом, но я говорю, что это академический случай и, конечно, с точки зрения участников, трагедия. Я представляю себе драматурга, пишущего киносценарий на этом материале, и лишенного воображения полицейского типа меня, который является плохим рассказчиком, но начнем.

Это было, насколько я помню, в середине лета 1942 года, когда моя жена обратилась ко мне с просьбой. Она знала, что не должна вмешиваться в мою деятельность, хотя изредка и пыталась получить от меня информацию по тому или другому поводу. Я никогда ничего ей не сообщал, и когда я писал доклады дома, то научился, как Леонардо, писать наоборот, и она не могла прочитать то, что у меня было на бумаге.

С. Вы пользуетесь старинным шрифтом, его очень трудно разобрать. Не так трудно, как у Геббельса, но все же.

М. Она пришла ко мне с просьбой, чтобы я выслушал ее хорошую подругу из Пазинга, женщину, которую она знала с детства. Когда я спросил, в чем дело, Софи сказала, что племянник ее подруги попал в исправительную тюрьму, а подруга знает, что он не виноват.

Я попытался избежать тоскливого разговора, объяснив жене, что не занимаюсь уголовными делами, только случаями политического шпионажа и так далее. Однако это ее не остановило, и она напоминала мне об этом несколько дней, пока я в конце концов не согласился увидеться с её подругой. Это было намечено на воскресенье, и я могу вас уверить, что я любил помузицировать или почитать книгу в воскресенье вместо того, чтобы слушать длинные истории о семейном горе и несправедливости, постигшей любимого племянника. Несмотря на это, я встретился с женщиной в саду и после лицемерных взаимных приветствий мы сели. Бедная женщина, боясь меня, опустилась на край садового кресла, ее руки были сложены на коленях, словно она ждала, что ее арестуют и закуют в цепи. Я знал, что моя жена ждала, что произойдет, и я придал всему происходящему респектабельный вид и предложил ей чашку настоящего кофе и кексы.