продавал и навоз, который явно водился здесь в изобилии. Мы прошли мимо двух мулов, которые нетерпеливо били копытами — каждый на привязи в отдельном загоне. Ни один разумный хозяин не позволит рабочим мулам бродить, где попало.
— Чем могу служить, достойные афиняне? — приветствовал нас угольщик. — Вам, верно, нужен уголь? Или хорошая порция сухих оливковых косточек?
— Мы в Ликее наслышаны о превосходном качестве твоего угля, о Эфипп, — молвил Аристотель, — и даже подумываем сменить угольщика.
— Вы уже сменили его прошлой весной, разве нет?
Мы явно имели дело с человеком неглупым. Полагаю, местные угольщики прекрасно осведомлены о клиентах друг друга.
— Что доказывает лишь нашу готовность к переменам, — обаятельно улыбнулся Аристотель. Он оглядел владения Эфиппа, заметив и стойла, и приземистые навесы, защищающие уголь от сырости и ветра.
— Уверен, у тебя чистейшее масло, отличный уголь и безукоризненная репутация. Окажи нам любезность, назови двоих-троих покупателей, которые согласятся предоставить нам сведения.
— Их слишком много, — ответил Эфипп, бросая на нас проницательный взгляд.
— Ну, хотя бы одного или двух, — примирительно сказал Аристотель. — Ты ведь поставлял уголь в дом Ортобула? Который недавно перешел во владение Критона?
Некоторое время Эфипп буравил нас взглядом, потом нехотя кивнул.
— Ну да, я продавал им уголь. Вернее, до сих пор продаю.
— Ты также обслуживаешь дом Манто, верно?
Эфипп широко ухмыльнулся.
— Говоря о заведении Манто, слово
— Именно так. А ты, как я вижу, не только умен, но и великодушен. Продаешь людям тепло, но твое сердце не остывает. Ты не остался равнодушен к мольбам несчастного мальчика…
— Подожди-подожди! Мне за тобой не угнаться, о Аристотель Ликейский. То все об угле, а тут вдруг о мальчиках!
— Но ты же понял, о чем я, — настаивал Аристотель. — И дело ведь не в корыстолюбии, ибо что возьмешь с паренька? Он разве что за мулами присмотрит. Твой прежний помощник — одна маленькая девочка назвала его «долговязым» — уехал, верно? А на его место ты взял другого, моложе и ростом поменьше, иными словами, мальчишку.
Эфипп сплюнул.
— Долговязый сбежал. Заявил, что лучше, мол, займется чем-нибудь другим, может, в солдаты пойдет. Он свободнорожденный, сын моего троюродного брата, и я не мог пустить по его следу охотников за беглыми. Я ехал один, как вдруг, откуда ни возьмись, появляется этот мальчонка и говорит, что хочет работать с мулами. Я и согласился. Я вез большую партию товара в обход Афин и, кроме того, знал, что позже мне предстоит отправиться в сторону Мегары, чуть подальше Элевсина. Так что мальчишка пришелся весьма кстати.
— А ты знал, кто он такой?
— Нет, нет, конечно. Вокруг мулов вечно крутится столько детей, я на них особо и не смотрю. Этот паренек был, кажется, чем-то расстроен. Голодный, одежда порвана в клочья, жить не на что. Он назвался Симмием. Сказал, что его покойный отец был гончар, а старший брат его бил. Ну я и взял мальчишку к себе.
— Но ненадолго.
— Он заслуживал лучшего, и потом, я видел, что Симмий не хочет оставаться в Афинах. И тогда я послал его к Ликене. Подумал, может, хоть ей удастся выведать, в чем его беда. Эта женщина — настоящий друг. Добрая, веселая, никогда не откажет в помощи и прекрасно ладит с детьми. В общем, мальчишка отправился в дом Ликены.
— Ты что-нибудь о нем слышал с тех пор? Или, может, виделся с ним? — отрывисто спрашивал Аристотель. — Говори прямо, не увиливай.
— Думаю, он в добром здравии. Но подробностей не знаю. Спросили бы вы лучше Ликену.
— Ты не знаешь подробностей, хотя отдал ему собственного мула? Твоего третьего мула, Эфипп. Конечно же, у тебя их три. Вон и пустое место для третьего. Ты одолжил его мальчику — или сдал внаем.
— Я правда сдаю внаем мулов, — кивнул Эфипп. — И этого тоже сдал. Но вы ошибаетесь, мальчишка не у меня. Спросите Ликену.
— Охотно, — сказал Аристотель. — Подозреваю, она не гражданка, и с ней может побеседовать каждый?
Эфипп снова кивнул:
— Может, спору нет. Хотя не удивлюсь, если Ликена — любовница какого-нибудь господина. Думаю, она своему времени не хозяйка.
— Навестим ее немедля, — сказал мне Аристотель. — Только куда ехать? Я понятия не имею, где она живет.
— Путь неблизкий, — отозвался Эфипп. — Совсем в другую сторону. Вам придется выехать за городскую стену и направиться к Парнасу, что на самом въезде в Ахарны. Весьма утомительное путешествие.
— Не такое утомительное, если проделать его верхом. Сдай нам двух мулов.
Как водится, поторговавшись, мы пришли к соглашению. Угольщик объяснил, как искать жилище Ликены — маленький домик на краю пустыря. Мы оседлали мулов и тронулись к городским воротам, надо было пересечь Афины и выехать с противоположной стороны.
Путешествовать верхом на муле — гораздо быстрее, чем пешком, но не слишком-то удобно. Наши скакуны отличались невероятно костлявыми хребтами и удивительной нелюбовью к труду — даже необходимость свернуть за угол вызывала у них протест. Каждый квартал на нашем пути они щедро одаряли навозом. Я уповал на то, что местные жители оценят эту трогательную заботу о плодородии их садов. Лавируя среди снующих туда-сюда повозок, мы беспрестанно слышали нелестные замечания. Казалось, пешеходы и возницы нарочно ползут, как улитки, или вовсе останавливаются прямо перед моим мулом. Люди, в которых я врезался, не скупились на язвительные слова, самым нелестным образом отзываясь о моей внешности, чистоплотности и родословной. Но стоило нам убраться с середины дороги, как моего мула обуяло непреодолимое желание потереться о стену — он, верно, испытывал на прочность кости моей ноги. Какое-то время он смирно трусил вперед, а потом вдруг решал пообщаться со своим более шустрым собратом. А то и вовсе пытался нагнать мула Аристотеля, что заставляло того прибавлять ходу и буквально вытрясать душу из Основателя Ликея. Складывалось впечатление, что негодные животные развлекаются от души. Путешествовать на мулах, связанных дружбой и давним соперничеством, — задача не из легких. А эти понимали друг друга не в пример лучше, нежели мы — их.
Прошло немало времени, прежде чем мы приехали в Ахарны — не то деревню, не то маленький городок, — самый крупный
Жилище Ликены, с черепичной крышей и прочной деревянной дверью, было не самым жалким на свете. И все же не намного лучше лачуги тех стариков. Казалось, за домиком давно никто не следит:
