Афинский яд

Конечно, Харита, моя младшая сестренка, не так страдала, ведь папа был ей лишь отчимом.

— Разумеется. Но для Критона это, видимо, стало тяжким ударом.

— Да. Теперь я лучше понимаю, каково ему пришлось. Он чувствовал, что должен что-то предпринять. Вот он и обвинил маму. Критона никогда не прельщала мысль о том, что у нас будет мачеха. Он считал, что уже взрослый, и хотел быть единственным помощником отца, хотел, чтобы тот всегда советовался только с ним. Когда Эргокл затеял этот дурацкий суд, Критон сразу вырос в папиных глазах. Конечно, мы все ненавидели Эргокла, но это не сплотило нас. Напротив, тогда-то все и началось. Кто знает, может, мы хоть как-то ладили бы, не отрави Эргокл нашу семью своим обвинением.

— А в чем крылся источник ваших неприятностей?

— Ну, папе было очень стыдно, его снедала тревога, и часто он просто ни на что не обращал внимания. Критон стал очень придирчив, даже с папой. Начал важничать и командовать. Иногда вел себя так, словно главный в семье теперь он. А потом папа женился. Гермия привыкла распоряжаться деньгами и управлять большим хозяйством с кучей слуг. Она не больно-то прислушивалась к мнению Критона.

— Итак, мы, кажется, начинаем понимать. Когда ваш отец умер, подспудная неприязнь Критона к Гермии и жажда найти виновного слились воедино.

— Да. Кто-то должен был ответить за смерть папы. Критон решил, что это будет Гермия. Уверен, он искренне считает ее убийцей. Критон всегда был таким, всегда. Если вобьет себе что-нибудь в голову, то уж верит в это до самого конца, и ни за что не передумает.

— Ты осуждал его опрометчивое решение, так?

— Да я его просто ненавидел, мама ведь была так добра к нам, особенно ко мне! Я не хочу снова терять мать! И потом, у Критона много друзей и сторонников, а мама, считай, одна.

— Решив поддержать ее, ты поступил храбро и мужественно.

— Прознай Критон, что я собираюсь сделать, он бы ни за что не пустил меня на первое слушанье. Вот я и решил, что буду помалкивать, пока не окажусь перед Басилевсом. А уж тогда-то я докажу, что не предал Гермию, и буду говорить в ее защиту.

— Весьма неглупо, — заметил Аристотель. — Я так понимаю, все, что ты рассказал на продикасии — про то, как говорил с отцом накануне его смерти, — правда?

Клеофон кивнул с набитым ртом.

— Тогда ты поступил правильно. Благодаря тебе, у суда появились новые, очень важные факты. Такие детали следует изучать очень тщательно.

Клеофон снова кивнул, в знак полного согласия с последними словами Аристотеля.

— Когда папа прилег отдохнуть, мамы не было дома. А потом я слышал, как он уходил: дверь захлопнулась. Наш старый привратник не всегда был на месте по вечерам.

— А! — понимающе сказал я. — Артимм, лысый фригиец.

— Ага. Нынешний привратник — раб Гермии. В смысле, он приехал к нам вместе с ней. Его, правда, поставили только на время, пока Артимма допрашивали после смерти папы.

— Но ведь слуг уже начали заменять? По крайней мере, это обсуждалось? — спросил Аристотель.

— Да. В тот вечер у двери стоял Артимм — он, правда, то и дело бегал в кухню за едой или принимался искать щепки, чтобы смастерить игрушки для Хариты. Рабыня Марилла тогда еще жила у нас в доме, она была в гинекее с другими служанками. С ней говорил домоправитель. Марилла не хотела есть и отказалась спускаться к обеду, поэтому служанки остались с ней, а домоправитель отнес наверх хлеба. Гермия пошла навестить Фанодема с женой. Она вернулась вскоре после того, как ушел папа. Я знаю, что она вернулась от дяди и тети. Я верю, что она не имеет отношения к папиной смерти, абсолютно никакого…

— Мы понимаем, — вмешался я. — Но как Критону удалось заставить тебя уйти из дома — во время предварительных слушаний, накануне суда? Ты, выходит, бросил свою мачеху.

Мальчик опустил глаза.

— Я знаю, это было низко, — сказал он. — Но когда мы вернулись домой с первой продикасии, Критон стал ругать и дразнить меня. Он обозвал меня убийцей, а потом начал пугать привидением. Когда я заплакал, он сказал, что я безумный. И еще сказал, что либо меня признают сумасшедшим и посадят под замок, либо он подаст на меня в суд. Как только закончится суд над мамой. Говорят, ее ждет казнь. Критон описал, как это будут делать. — Клеофон чуть заметно задрожал. — Я не мог этого вынести! — выкрикнул он срывающимся голосом. — Я не мог оставаться в Афинах и участвовать в этом! Я просто хотел, чтобы все закончилось! — он обхватил голову руками.

— Конечно. Ничего удивительного, — успокаивающе произнес Аристотель. — И все-таки, даже будучи вне себя от горя и страха, ты смог составить план бегства. И, судя по всему, неплохой, раз тебя никто не поймал.

Мальчик убрал руки от лица, на котором смешались слезы и пыль.

— Да, — мечтательно сказал он. — Хороший был план, правда? Если честно, я долго над ним думал. К нам часто приходил угольщик с мулом, иногда с двумя или даже тремя. У него работал высокий, загорелый мальчишка, который ухаживал за лошадками, и я все думал, как это, должно быть, весело. А как-то раз угольщик пришел и начал жаловаться слугам, что его долговязый помощник сбежал. И тогда я выскользнул из дома и нагнал его. Конечно, я подождал, когда он отойдет подальше от дома: я же не хотел, чтобы он догадался, кто я такой. Я нарядился в старые лохмотья и измазал лицо грязью, а то он решил бы, что я из хорошей семьи, и прогнал бы меня восвояси.

— Как он находчив, этот Симмий, — похвалил Аристотель.

— Да… ой, а как ты узнал, что я назвался этим именем? Манто сказала? Несколько дней я работал конюхом. Познакомился с мулами, кормил их, чистил. Даже катался верхом! Побывал в разных частях Афин. И наконец-то выбрался за городские стены! — Глаза мальчугана загорелись от удовольствия. — Но я знал, что долго это продолжаться не может, я видел, что угольщик — его, кстати, зовут Эфипп — того и гляди догадается о моем знатном происхождении. Я, правда, зачесал назад волосы и все время ходил грязный и оборванный.

— Под чужой личиной, — заметил Аристотель. — Весьма уместно в данных обстоятельствах. Хотя если бы тебе вдруг пришлось пойти в собственный дом, тебя наверняка узнала бы собака.

— У меня нет собаки. Я решил сбежать в какой-нибудь порт, подальше от Афин, чтобы никто меня не узнал. Может, в Коринф, а там на корабль. Но для этого нужны деньги. И потом, я не хотел, чтобы мама волновалась обо мне.

— И? — не выдержал я.

— И тогда я поговорил с Эфиппом, выбирая слова, разумеется. А он предложил мне обратиться за помощью к Ликене, его знакомой, которая живет под Ахарнами, но часто бывает в городе. И я пошел к этой Ликене.

— Ты пошел к ней? — я наклонился вперед. — Как она выглядит?

— Она… да никак. Вы же знаете этих женщин, как укутаются в свое покрывало… Ее лицо было закрыто. Я, правда, увидел прядь волос, черных и блестящих. Я думаю, Ликена свободнорожденная. Она была очень хорошо одета, прямо как знатная госпожа, но дом у нее — настоящая развалина. Говорила она очень любезно, но так тихо, что иногда я с трудом понимал. И слов зря не тратила. Но была добра ко мне и поклялась хранить мою тайну. Она сказала, что в Афинах есть один дом, там живут женщины, которые обо мне позаботятся. А она пока пошлет весточку моей маме, чтобы та прислала туда деньги и письмо.

— Дом Манто! — торжествующе воскликнул я. — Ты лакомился там блинами, верно?

— Я съел только один. — Мальчик удивленно взглянул на нас. — А ты откуда знаешь? Я был голоден. Сначала у меня болела голова, и я вообще не хотел есть. Странный это дом, скажу я вам. Кругом женщины, но ко мне почти никто не заходил. Я, правда, выглянул разок и увидел потрясающую девчонку! — Он хмыкнул. — У нее была прозрачная одежда и огромные груди, с такими прямо тянет поиграть. Манто ее мигом спровадила. Она почтенная женщина и все время сидит за ткацким станком. А то я уж подумал, что это — один из тех домов, о которых болтают мальчишки в школе. Я сидел один и скучал, книжек не было, по крайней мере, у меня в комнатке. — Ухмылка Клеофона растаяла, он задумался. — Хотя, наверное, это только к лучшему, что никто, кроме Манто, меня не видел. Я же скрывался. А потом мама прислала мне