Афинский яд

— Значит, тобой руководили попранная любовь и жажда мести?

Марилла медленно, холодно кивнула. Задыхаясь от переполнявших ее чувств, она снова потянулась за кубком и, зажав его в дрожащей руке, стала водить им перед собой.

— Ах! — сдавленно, со стоном, вскрикнула она. — Ортобул отнял у меня свою любовь и бросил — опустошенную, раздавленную. Лучше бы он был обычным хозяином! Когда он без малейших колебаний продал меня Филину, любовь моя обратилась в злобу и ревность! К Гермии я не ревновала, я не Медея, которая мечтала уничтожить невесту Ясона. Гермия для меня почти не существовала. Я хотела покарать его.

— Как, — спросил я, вспоминая наш поход в тюрьму, — как и где ты умудрилась достать цикуту? Тебе дали уже готовый конейон, или ты готовила его собственноручно?

— Собственноручно. Мы, сикилийцы, отличные повара. Какой-то любовник — шутки ради — привез Ликене конейон с Мантинеи. Она зарыла кувшинчик на заднем дворе. Ликена из тех женщин, которые никогда ничего не выбрасывают! Я знала об этом.

— Ты сильно рисковала, взявшись за приготовление смеси, — заметил я. — Едва ли это было приятно. Ты, значит, хотела, чтобы Ортобул умер именно от цикуты?

— Ортобул убил нашу любовь, а посему он должен был умереть, как убийца.

— А при чем здесь публичный дом?

— Я поклялась себе и всем богам, какие только есть на Сицилии, что Ортобул не достанется другой женщине, пусть даже он умрет в окружении прелестниц.

— Ага, — сказал Аристотель, — так это была насмешка.

— Да. Кроме того, однажды он уже схлопотал неприятности, проводя время в неком заведении, — после суда это прекрасно известно всем. Над ним будут смеяться даже после смерти. Вот чего я хотела. Лишить его не только жизни, но и чести. Конечно, я немного жалела детей. Но вы не можете не признать, что по моему замыслу — убить Ортобула не дома, а здесь, и сделать так, чтобы тело обнаружили в борделе, — подозрение не должно было пасть на его жену. Вовсе не я преследую Гермию, а объятый злобой Критон.

Она тяжело вздохнула и сгорбилась в кресле. Я с ужасом слушал ее рассказ и старался записать как можно подробнее. История была жуткая, запах в доме стоял ужасающий, голову ломило, к тому же в надвигающихся сумерках видно становилось все хуже и хуже…

— Ты хорошо себя чувствуешь, Стефан? — осведомился Аристотель.

Я рывком выпрямился.

— Да. Хотя здесь как-то душновато.

— Да уж, — отозвалась Марилла. — Я знаю, пахнет скверно. Здесь вечно шастают крысы. Кем бы ни был владелец этого дома, ему не помешает собака, которая любит охотиться и обойдет все норы.

— Кем бы ни был владелец? А кто он, собственно? Какой-нибудь любовник Ликены? Что же он совсем не следит за домом?

— Ой, какой-то мужчина отдал его Ликене в вечное пользование, — ответила Марилла. — Конечно, будучи женщиной, она не имеет права официально владеть недвижимостью, равно как и ты, о Стагирит, не можешь владеть школой — или что там у тебя. Ликена подумала, вдруг однажды она захочет вернуться — и решила не оповещать законного владельца дома о своем отъезде. Мне кажется, она умерла. Оплакивать ее некому — она родом откуда-то из Спарты, с Киферы, если не ошибаюсь. Ликена родилась там же, где и Афродита. Логично было бы подумать, что Фрина, а на самом деле — Ликена.

— Как это случилось? Когда ты узнала? Откуда ты вообще знаешь, что она умерла?

— Ликена поехала в Византию на поиски новых приключений. Но добраться туда бедняжке было не суждено: смерть подкараулила ее на пути. Шумная пирушка в каком-то порту, в компании хмельных матросов, стала последней в жизни Ликены. Обо всем этом я узнала по чистой случайности от одного моряка. К несчастью, допросить парня уже не получится, он уплыл в Египет, в новый город Александра. Как женщина и чужестранка, Ликена не могла владеть собственностью, потому она и не смогла оставить этот дом сестре.

— Сестре? А не Манто ли часом ее сестра? Обе родились в Спарте, обе — дочери спартанки, если точнее — периэки.[9] Обе с Киферы.

— Да, Манто — ее сестра. Вольноотпущенная, родом из Аттики.

— Манто знает о смерти младшей сестры?

— Нет. Я, по крайней мере, не стала ей говорить. Разумеется, Манто известно, что я присматриваю за домом Ликены и время от времени называюсь ее именем. Но о смерти сестры она не знает. К чему разбивать ей сердце? Я ведь даже не могу сказать точно, правда это или нет. Да и погребение организовывать не требуется. Я решила, что лучше всего делать вид, будто Ликена жива, но в отъезде.

— Наверняка многие проститутки знают Ликену?

— Некоторые знают. В основном это подруги Фрины, я с ними не общаюсь. Сама я знала Ликену не хуже других, она ведь была любовницей Филина, который поддерживал Ортобула во время суда. Никто бы не удивился, обнаружив, что есть еще одна гетера, которая носит это имя, — такие вещи среди нас не редкость. Мы волчицы. Госпожи волчицы, если хотите. В конце концов, ты, Аристотель Ликейский, чья школа стоит на земле волков и названа в честь бога-волка, должен питать к этому имени хоть какую-то привязанность. Ты ведь и сам по-своему волк.

— Ты взяла ее имя, потому что хотела использовать это жилище в своих целях?

— Главным образом, не поэтому. Впрочем, упускать дом тоже не хотелось. Он, конечно, не всегда был так запущен, помню, раньше я поддерживала тут некоторое подобие порядка. Мне нравилось, что есть место, куда я всегда могу прийти, а нынешним летом превращаться в Ликену стало легче. Потом я переехала к Филину, и все упростилось еще больше: от его дема до Ахарн рукой подать.

— Неужели Филин позволял тебе разгуливать, где вздумается? — удивленно спросил я. — Твой хозяин? Ты же все-таки была его рабыней.

— Ой, Филин. Больше всего он любил, когда я изображала Ликену, нацепив черный парик, — его это возбуждало. Я прикидывалась жестокой, неукротимой спартанкой, а он — эдаким неслухом, которого надо усмирить. У меня был маленький кнут и парик. Я отдавала Филину приказания. Когда я узнала, что Ликена умерла, я не сказала ему, боялась, что новость испортит нам все веселье, а мы оба успели полюбить эту игру в Ликену. Филин возжелал меня с первой же встречи — как раз тогда Эргокл предъявил обвинение Ортобулу. Филин догадался, что со мной можно играть. Но проверить свои догадки ему удалось ох как не скоро, я об этом позаботилась.

— А! — воскликнул я. — Тогда понятно, почему Филин так внезапно потерял от тебя голову и потакал всем твоим прихотям!

— Ну, — Марилла передернула плечами. — Разные мужчины любят разные вещи. Как сказал поэт, «воли небесной различны явленья».[10] Филин никогда не стремился ограничивать мою свободу. Ему было нужно одно: чтобы я вернулась и вновь стала его развлекать. Я сразу сказала, пусть, мол, не рассчитывает на взаимность, пока Ортобул не заплатил за содеянное. О, пришлось, конечно, насочинять историй про всякие мерзости, которые якобы делал со мной Ортобул. Что-то мне и правда довелось вытерпеть, только не от божественного Ортобула, а от Эргокла. А еще я сказала Филину, что Ортобул смеялся над ним, — Филин не выносит, когда над ним смеются. Как он бушевал! Впрочем, со мной он чаще всего был, как шелковый. Иногда вдруг как рассвирепеет, а потом давай вымаливать прощение, после хорошей трепки он снова становился паинькой — до следующей вспышки. Но что в Филине хорошо, так это щедрость. Если я говорила, что истратила все, что мне было выдано на месяц, он без лишних слов давал мне денег.

— Полагаю, женившись на Гермии, Ортобул, как бы это сказать… выпустил тебя из виду, — мягко произнес я, не желая задеть женщину.

— Женившись на Гермии, — с горечью согласилась Марилла, — мой дорогой Ортобул потерял ко мне всякий интерес. Я могла беспрепятственно устраивать свою жизнь под именем Ликены. Кстати, помните то письмо? Подписанное Ликеной? На самом деле, меня тогда не было в домике. Просто я велела Сикону пойти и передать вам письмо. Сикон заклеймен, весь в шрамах от бича и вообще выглядит устрашающе, но он