Эпилог
Эрос. Жизнь продолжается
— Как же, как же я не догадался? — запоздало корил себя Аристотель.
Лишь на следующее утро мы смогли, наконец, остаться вдвоем и спокойно обсудить происшедшее. О событиях минувшего, бесконечно долгого и мрачного вечера я предпочел бы не вспоминать. Мы сопроводили тело несчастной Мариллы в местную тюрьму, а потом стали давать показания, представ, наконец, перед архонтом, которого спешно подняли с постели. Показания также взяли у нашего нового знакомого — почтенного магистрата, который, к счастью, появился в домике в последний момент. Мои записи разобрали и засвидетельствовали, и странное заявление Мариллы было заверено. Ближе к утру в Афины обещали отправить гонца, чтобы тот поспел к самому открытию городских ворот и, едва взойдет солнце, сообщил о случившемся Басилевсу. Новость, без всякого сомнения, должна снять обвинение с Гермии.
Когда со всеми хлопотами было, наконец, покончено, афинские ворота уже давным-давно закрылись, и мы провели ночь в чьем-то гостеприимном доме. До самого утра меня мучили страшная головная боль и расстройство желудка. Когда рассвело, я почувствовал некоторое облегчение, мы с трудом оседлали наших усталых мулов и поскакали в Афины, где немедленно отправились ко мне домой, чтобы как можно скорее принять ванну и позавтракать.
— Я должен был это предвидеть, — печально повторял Аристотель. — Я, который столько говорил о кончине Сократа! Как только Марилла начала так спокойно обо всем рассказывать, я должен был догадаться — она что-то задумала. Хорош врач, сидит возле умирающего и ничего не замечает! И ведь все это время в домике пахло
— Не напоминай мне об этом запахе. Моя одежда, кажется, провоняла им насквозь. А мы-то поверили, что дело в тюфяке и дохлой крысе. Кто бы мог ожидать такого коварства от простой рабыни?! Жаль, не удалось раздобыть противоядие.
— Ох, Стефан, разумеется, ни в какое противоядие я не верю. Говорят, оно есть, но действие толком не изучено. К тому же ни у кого в Аттике нет индийского перца. Боюсь, это был просто обман. Или угроза. Я хотел, чтобы Марилла испугалась и выложила все, что знает. Но как же я, старый болван, ничего не заподозрил, когда она взяла в руки кубок с вином и начала говорить!
— Никому и в голову не придет связать такую прелестную девушку с цикутой.
— А разум рабыни — с подобной решимостью. Марилла была красавицей. Непохожей на Фрину, но очаровательной. Осмелюсь предположить, Кирка тоже показалась Одиссею прелестной, когда они впервые встретились. И Медея.
— Но Кирка — полубогиня, Медея — царевна, а Марилла — всего-навсего рабыня. И все же она погубила троих мужчин. Сначала Ортобула. Затем Эргокла. И, наконец, Филина.
— Да. Боюсь, грядет суд над Филином. По крайней мере, в деле Мариллы явно отсутствуют политические мотивы, спасибо и на том. Учитывая, что мы располагаем письмом от Клеофона, которое я намерен предоставить Верховному Архонту и Басилевсу, возможно, Гермию удастся избавить от участия в дальнейших судебных разбирательствах. Не исключено, что твой будущий тесть даст, наконец, согласие на брак с его дочерью.
— Кто его знает. Теперь будут судить Филина, и мне все равно придется давать показания. Тебе, кстати, тоже.
— Будем надеяться, Смиркен прислушается к голосу разума и сменит гнев на милость. Уж лучше ты женишься, чем будешь вечно шастать по борделям — тебе там явно не везет. Не могу сказать, что я мечтаю вновь пересказывать историю Мариллы на суде.
— Филин будет утверждать, что все это — выдумки Мариллы и что он здесь совершенно ни при чем, — сказал я, гордясь своей прозорливостью.
Как показало время, мы оба ошиблись. Ибо Филин был не только прекрасен, но и благоразумен, к тому же, его успели предупредить. Сикон, раб с клеймом и в железном ошейнике, отнес Филину, своему хозяину, наше первое послание «Ликене». Тот, разумно полагая, что поиски «Ликены» могут привести нас к нему, насторожился. Этот самый Сикон, увидев, как умирающая хозяйка разговаривает с местным магистратом, помчался к Филину, который той же ночью исчез из дома.
Когда Басилевс читал заявление Мариллы, ее главного сообщника уже не было в Аттике. Достойный судья долго ломал голову над этим документом и нашими комментариями к нему. Понадобился целый день, чтобы Басилевс (не без посторонней помощи) решил-таки, что Филин — преступник, а все обвинения с Гермии нужно снять.
Филину было предъявлено обвинение в убийстве Ортобула и Эргокла, за что его и собирался судить Ареопаг. Любой убийца всегда предпочтет, чтобы его судили заочно. Однако такой вариант не устроил родственников Ортобула и Гермии, которые отправили на поиски беглецов специально нанятых людей. Архию, которого никто не знал, пришлось остаться в стороне. Охоту возглавили Ферамен и его верзила- раб.
Труды наемников увенчались успехом. На острове Гидра они взяли след, однако захватить Филина живым не удалось. Увидев, что их окружили, Сикон выхватил кинжал и молниеносно заколол своего господина. Что заставило раба решиться на этот неожиданный шаг — боязнь ли пытки, страх ли предстать перед судом по обвинению в злодействах, совершенных хозяином, — неизвестно. Громила пустился наутек и скрылся от погони — слишком уж не терпелось охотникам схватить и допросить Филина. Однако прекрасный гражданин уже ничем не мог им помочь — он лежал на земле с вывороченными кишками, испуская дух в луже собственной крови.
Мертвого Филина привезли в Афины, где его объявили виновным и не заслуживающим достойного погребения. Необходимость в суде исчезла, как и раб Сикон. По общему мнению, он уплыл в Азию или Египет. Говорили, что такого верзилу, да еще и с клеймом, непременно обнаружат. Но он как сквозь землю провалился.
Смерть Филина всколыхнула город, и я заметил, что истина постепенно начинает искажаться. Молва не замедлила сделать из Филина главного виновника описанных выше трагических событий, а преданной рабыне, очарованной его красотой и сумевшей зажечь в нем ответное желание, отводилась роль сообщницы. Руководствуясь личными мотивами (жаждой наживы или страстью к прекрасной сикилийке), Филин убил Ортобула, а затем Эргокла. Образ Эргокла становился все более и более размытым, а его ненависть к Ортобулу постепенно перенесли на Филина. Марилла осталась в людской памяти лишь как прекрасная марионетка, послушное орудие убийства. По отдельным версиям, эта образцово преданная женщина предпочла убить себя, дабы уберечь возлюбленного господина от законной кары.
Счастливым событием стало освобождение Гермии, которого немедля потребовали ее родственники. Женщину объявили невиновной и отпустили, однако мочки ее ушей навсегда остались изуродованными. Посредники взялись уладить затруднения между Гермией и Критоном, чтобы вдова могла получить обратно хотя бы собственное приданое и часть имущества Эпихара. Гермия забрала дочку, разговорчивую малышку Хариту, и уехала из Афин. Фанодем вернул утраченные было позиции. Ровно годом позже (почти день в день) за особые заслуги перед афинянами его назначили в Коллегию по религиозным делам.
Вскоре Гермия снова вышла замуж, и ее избранник с готовностью пустился в тяжбы с Критоном. Критон, которому, несмотря на юный возраст, предстояли бесконечные судебные разбирательства, не был лишен политических амбиций. Однако долги и тяжбы далеко не всегда помеха на политическом поприще, в чем можно с легкостью убедиться на примере Демосфена и Аристогейтона.
Клеофон дал о себе знать, хотя в Афинах его больше не видели. На корабле мальчик сдружился с купцом из Навкратиса, который взял его к себе в дом, сделал помощником, а позже, усыновив, — деловым партнером. Сложно представить наивного Клеофона в роли успешного торговца, но так и случилось, когда тот вырос и возмужал.
Пракситель изваял свою прославленную «Афродиту». Мужчин, пришедших на первый показ чудесной, облеченной сиянием нового мрамора статуи, охватило буквально физическое томление, которое довелось испытать и мне. Вскоре вокруг «Афродиты» разгорелся скандал. Жители острова Кос, которые заказали
