Я живу в фантастическом мире, в сказочной стране, в городе, который создан моим воображением. Там с людьми приключаются удивительные вещи, и некоторая доля этих приключений досталась мне. Кое-что я расскажу вам, пользуясь тем, что под Новый год человек расположен доверчиво слушать разные выдумки. Речь будет идти о штуках, которые откалывает с нами время. Ведь время необъятно. Оно действует везде. Даже в сказочном мире часы можно проверять по сигналам московского времени. Именно поэтому я рискую начать рассказ. Может найтись любопытный человек, которого заинтересуют места в моей выдумке, пересекающие его серьезную, невыдуманную жизнь.
В наш город прилетела таинственная птица — сова. Нескольких человек она осчастливила своим визитом. Первым был мой непосредственный начальник, шеф лаборатории по исследованию Солнца, где я работаю. Вторым оказался врач, мой товарищ по школе. Третьим сова избрала меня. Птица эта замечательная. Было бы неплохо, если бы ее повадки изучали, а портрет поместили в атласы.
У меня к этому времени уже были научные труды о некоторых свойствах солнечного света. Я получил ученую степень, состоял консультантом в нескольких комиссиях и спешил остепениться. Перенимая повадки наших маститых стариков, я научился так же, как они, высоко держать голову, так же неторопливо обдумывал заданный мне вопрос и так же, подняв бровь, нараспев высказывал свой ценный, продуманный ответ. Еще одна черта: я привык заботиться о своем дорогом пальто. У нас в кабинетах есть шкафы, и, подражая старикам, я повесил в своем шкафу деревянные плечики для пальто, помеченные моими инициалами.
Будучи человеком, наделенным кое-какими скромными талантами, я по совету одного академика приучил себя записывать неожиданно приходящие мне в голову мысли. Известно, что самые ценные мысли не те, которые мы вымучиваем, сидя часами за столом, а другие — налетающие, как порыв ветра, чаще всего, когда ты идешь по улице. Я записывал эти мысли и забывал о них. Зато наша истопница хорошо помнила, что у меня в ящиках стола попадаются волшебные бумажки, которые горят, как порох. Она повадилась очищать мой стол и растапливать ими все печи в лаборатории.
Под шелухой солидности во мне сидел наивный ребенок (впрочем, он сидел и в моем шефе — докторе наук). Этот ребенок с надутыми щеками иногда выходил наружу, особенно в те вечерние часы, когда мы, холостяки, усаживались в нашей квартире перед телевизором и, округлив глаза, оцепенев, как заспиртованные, часами следили за мелькающими в голубоватом окошке ногами футболистов.
Как видите, я не щажу здесь прежде всего себя. Многие стороны в своем характере я выставляю и выставлю еще на суд ваш с полным пониманием дела и сам себе являюсь первым судьей. С некоторого времени у меня как бы открылись глаза: как раз с того дня, когда сова нанесла мне первый визит. Она открыла мне глаза. Спасибо ей.
Я, например, по-новому взглянул на свою тяжбу с неким С. — членом-корреспондентом одной провинциальной академии наук. Пять лет тому назад в своей статье он назвал мою известную печатную работу «плодом досужих вымыслов». Я должен был ответить. В новой статье я как бы попутно опроверг основные положения С., и ввернул, по-моему к месту, такие слова: «Именно это безуспешно старается доказать кандидат наук С…»(Мне хорошо известно, что он хоть и член-корреспондент, но степень-то у него, как и моя, — кандидат). На этот мой выпад С. тут же ответил брошюркой и там как бы мимоходом сказал, что я подгоняю результаты моих опытов под теорию, а слово «теория» взял в кавычки. Вскоре после этого я напечатал большую статью о своих новых наблюдениях над Солнцем, подтверждающих теорию, взятую в кавычки, а выкладки С. разделал в пух и прах. «Линкор получил торпеду в кают-камеру», — как сказали по этому поводу мои товарищи. Имя С. в статье я не упомянул — я знал, что этой второй торпеды мой враг не вынесет. Я просто сказал: «некоторые авторы». Но линкор устоял и ответил…
И так далее. Эта война длившаяся пять лет, основательно истрепала мои нервы, да и не только мои.
Но… ближе к делу. Однажды утром мы все собрались в нашей лаборатории, повесили свои пальто на плечики и, прежде чем заняться исследованиями, завели, как полагается, утреннюю беседу — раскачку. Беседу начал наш старейший и уважаемый шеф, доктор наук. В свободное от работы время он занимался изучением старины, собирал каменные топоры, древние монеты и книги, и, по-моему, в этом любительстве, а не в нашей работе был для него весь смысл его спокойной жизни.
— Любопытная вещь! — сказал он, приглашая нас послушать. — Недавно, разбирая одну надпись на каменной плите, я нашел вот такое изображение.
И он показал нам белый лист, на котором была нарисована тушью ушастая сова.
— Мне удалось прочитать и надпись, — с гордостью сказал шеф — там стояло чье-то имя, и было написано: «А жизни его было девятьсот лет».
— Да—а… — мечтательно проговорил один из моих товарищей по группе, модник и любитель шалостей. — Мне бы хватило и четырехсот…
— А зачем вам? — вдруг резко проговорил плечистый и сухой пожилой мужчина, обычно молчаливый.
Он сидел по соседству со мной и отличался от всех нас своим подчеркнутым пренебрежением к одежде, молчаливостью и невиданной работоспособностью.
— Вам эти четыреста лет ни к чему, — сказал он. — Вы и так не спешите.
— Я хочу обратить ваше внимание! — Шеф повысил голос, давая понять, что его перебили на полуслове. — Обращаю ваше внимание! Такие совы в разное время были найдены во многих странах. В одной пустыне стоит гигантская сова из гранита. В нашей местности это первая находка. Могу похвастаться, — тут шеф расплылся в улыбке, — эта сова и эта надпись — мое личное открытие. Я выкопал этот камень в своем саду.
Мы поздравили счастливца, еще раз посмотрели на сову и разошлись по своим местам.
— Я обязательно добьюсь, узнаю значение этого рисунка, — сказал шеф. — После этого я сделаю публикацию.
— Но девятьсот лет жизни! — Я не смог удержаться от этого восклицания. — Неужели возможно было когда-нибудь такое долголетие?
— Все возможно! — гаркнул плечистый, всегда занятый мой сосед, не отрываясь от работы.
— Что вы этим хотите сказать? — вежливо осведомился шеф.
— Время — загадка, — был ответ, еще более загадочный.
— Да, время — загадка, — подхватил шеф интересную мысль. Он снял со стены песочные часы, перевернул и поставил перед собой на стол. — Течет! — сказал он, глядя на песок. — И смотрите, получается: миг, который мы переживаем, можно сравнить с мельчайшей песчинкой, с бесконечно малой точкой… Он сейчас же исчезнет…
И мне вдруг стало больно где-то в груди. У меня в жизни было несколько месяцев неожиданной, необыкновенной любви, и эти месяцы сейчас, когда я на них с болью оглядываюсь, слились в один миг, стали песчинкой, упавшей на дно часов. И никакого следа в руках. Как будто ничего не было!.. Я вздохнул. Если бы перевернуть часы!..
— Простите, шеф, — перебил мои мысли наш заведующий отделом кадров. — Что же получается по вашей, с позволения сказать, теории, если время — точка, значит, у нас нет нашего героического прошлого? Нет солнечного будущего?
Он любил задавать прямые вопросы, как бы уличая человека в ужасном преступлении.
— Я прошу извинения, если сказал что-нибудь не так, — ответил наш миролюбивый шеф. — Но я, по- моему, не успел сформулировать никакой теории. Это все шутки, фантазия…
— Фантазия-то странная какая-то! Есть все-таки рамки…
— Дорогой! — вдруг гаркнул наш лохматый, вечно занятый чудак. Мы все обернулись. — Все новое, все, что мы ищем, находится вне рамок. Внутри рамок все обыскано, подметено.
И, открыв рот (у него была такая манера), он беззвучно засмеялся в лицо строгому человеку. Мы узнали новую черту в характере нашего товарища.
Два года мы сидели с ним в одной комнате и не знали человека! Видели только, что он редко бреется и пальто бросает на стул. Заметили, что на пальто этом не хватает половины пуговиц. А познакомиться с ним по-настоящему не пришлось.
— Знаете, я сейчас, кажется, расскажу вам одну интересную историю, — опять услышали мы голос
