«Виктор Иванович – это же участковый Шаповалов», – осенило его. Не выпуская из рук находку, он связался с Ковалевым и попросил того срочно уточнить судьбу милицейского раритета.
Когда Вася дописывал показания Надежды Скоковой, ему перезвонил Ковалев и сообщил, что своего Феликса капитан Шаповалов подарил в канун Нового года жильцам с Турбинной, 5. Это было неоспоримым доказательством их преступной связи со Скоковым.
Перед уходом Пушков еще раз попросил Надежду воздействовать на мужа и склонить его к явке с повинной, но Надежда уже не в силах была реагировать на подобные советы и, держась из последних сил, затворила за ним дверь.
ГЛАВА 13
Получив в руки изрядное количество доказательств, уголовный розыск отдела заработал легко и раскованно. Пока молодежь до трех часов ночи производила в квартирах обыски, их более опытные коллеги, не откладывая до утра, приступили к «экстренному потрошению» жильцов.
Первым из доставленных в отдел на удивление быстро «развалился» крутой Кузякин. Сыщикам лишь стоило немного приоткрыть свои карты, как коммерсант моментально сник и осторожно спросил у Ковалева:
– Сколько?
– Что сколько? – не понял вначале тот.
– Сколько будет стоить?
– Лет пятнадцать – двадцать, – отчетливо произнес Ковалев, сделав ударение на слове «лет», после того как до него дошел смысл заданного вопроса.
– А если в денежном эквиваленте, в долларах, например? – уточнил Кузякин. – Чтобы обойтись без вредных последствий… Бомж, он и есть бомж…
Ковалева передернуло, он не сдержался и, забыв о процессуальном этикете, отвесил доморощенному бизнесмену смачную затрещину, от которой тот носом уткнулся в стол.
– Да кто бы он ни был, кто дал тебе право жизнью его торговать?! – прокричал он Кузякину. – На киллере вашем многостаночном еще два убийства висят! И все от безнаказанности! Кстати, одно из них в доме твоей матери. Припоминаешь или фотографии показать, как вы с ним в «скорой» рассаживаетесь? А деньги, марамой, на адвоката прибереги или на лекарство от насморка, – продолжал «загружать» его Ковалев, видя, что коммерсант хлюпает носом. – И философию свою для суда прибереги, может, там войдут в положение и годик тебе скинут.
Сказанного начальником розыска оказалось достаточно, чтобы наступил «момент истины», и Кузякин, схватившись за живот, со стоном понесся в клозет.
– Извините, если не точно выразился. Готов всячески способствовать следствию в рамках своей осведомленности, – заискивающим голосом пропел он Ковалеву, вернувшись из отхожего места, где под охраной милиционера хорошо поразмыслил обо всем. – Только я к убийству отношения не имею, это он на следующий день без меня.
Ставший ручным Кузякин повторил уже известные оперативникам факты и полностью подтвердил их догадки относительно преступления на Каменноостровском проспекте. После устного изложения событий его переадресовали следователю Савельевой, которую в силу необходимости оторвали от домашнего очага.
Привозимые партиями жильцы после ознакомления с показаниями Кузякина один за другим признавались в содеянном и дополняли общую картину преступления индивидуальными красками. Как и было обещано Верочке, раскаявшихся выпускали под «подписку», и они в шоковом состоянии поодиночке покидали отдел. Даже неистовая Анна Сергеевна сломалась под тяжестью доказательств, о кондоминиуме не заикалась и признала вину коллектива.
Рассеялся героический ореол и вокруг Валентина Скокова, за спиной которого, как выяснилось в милиции, числилось несколь-ко убийств.
– Вот гнида! Скольких загубил, – как всегда не задумываясь, по-военному, высказался в его адрес покидавший застенки Журавлев. – И Кузякин со своей мамашей тоже хорош. Знал ведь, что дело завели. Наверняка сам подзаработать решил, а прижали – первый всех продал, – возмущался отставной майор, окруженный соседями. – Жаль, что граната не сработала.
В результате следственного конвейера уголовное дело пополнилось шестьюдесятью тремя обвиняемыми, и никто из них уже не в силах был докопаться до подлинных причин провала. К утру в милиции остались двое: находящиеся по разным камерам Володя и Александр Ильич. Последнему, как и подобает интеллигенту, было совестно выторговывать снисхождение, и потому он упорно молчал. Хоть и проголосовал он против убийства, но, безропотно приняв точку зрения большинства, считал себя ответственным за последствия и не хотел перекладывать вину на плечи других. Никакие уговоры и доводы на него не действовали, и он молча сидел с опущенной головой и сложенными на коленях руками. Пришлось выдернуть из семейной постели участкового Шаповалова и провести между ними очную ставку, но даже это не заставило Александра Ильича отказаться от своих убеждений, и он был задержан следователем Савельевой на семьдесят два часа.
– Чувствуется интеллигент. Хотя и подпорченный действительностью, – потирая воспаленные от усталости и сигаретного дыма глаза, сказал Субботин, когда Александра Ильича увели. – Я бы лучше вместо него Кузякина прикрыл.
– Он вам изолятор загадит, – предупредила Савельева. – Да и адвокат мне его уже звонил, бывший наш следователь. Просил на «подписку» выпустить.
– Опять, значит, придется интеллигенции страдать. Она всегда так. Сначала молчаливо соглашается, а потом мучается и посыпает голову пеплом, – с грустью произнес Субботин.
– Ничего, я ему за это время мозги вправлю, – пообещал Ковалев. – И брат пусть в камере охладится, а через трое суток посмотрим.
На дежурной автомашине Савельеву повезли домой, а одуревшие от работы опера завалились спать прямо в рабочих кабинетах на диванах и стульях.
– Будут спрашивать, я до двенадцати на совещании, – предупредил дежурного Субботин, запер дверь, выдернул телефонный шнур и, не раздеваясь, растянулся на диване.
