никогда не простит, особенно вам. Имейте в виду.
— А мне плевать на него, — сказал Лоренс. — Прошу вас удалиться, и не забудьте этот мешок с костями, не то я его в ящик с нечистотами, что во дворе, скину.
Кавкайкин развел руками, давая понять, что с господином Лоренсом, действительно, шутить таким образом нельзя, в таких ситуациях господину Лоренсу надо уступить.
— Трубку подымите, не то скоро здесь появится уголовный розыск. Мне бы не хотелось предстать перед ними в таком виде. Знаете ли, честь мундира.
Лоренс с сердитым видом нагнулся за трубкой и тут же-получил сильный удар по затылку.
...Сколько времени прошло, пока он очнулся, Лоренс понять не мог. Увидел склонившегося над ним Кавкайкина, с озабоченным видом спрашивающего:
— Ну как, не очень больно? Вот и прекрасно. Встать сможете? А чтобы вы больше не баловались, я браслетики надену. Вот так. Щеков! Ты жив там?
В ответ послышался стон и возня. Щеков пытался подняться на непослушные ноги. Мотал головой, вытряхивая из нее туман.
— Поди в ванную, дурак, намочи голову.
Лоренс тихо стонал. Щеков одной рукой поднял его на ноги и, не размахиваясь, ткнул кулаком в губы. Лоренс вытолкнул языком осколки зубов из окровавленного рта.
Его долго били. Потом Кавкайкин позвонил на Полтавскую, попросил чего-нибудь для перевозки арестованного в следственную камеру.
Мутность во взгляде у Щекова не проходила, он то и дело дергал головой. Когда к подъезду подкатила пролетка, он взял обмякшее тело Гая Лоренса под мышки и поволок. Прежде чем бросить его в возок, снял с запястья золотые часы с браслеткой и перстень с фальшивым бриллиантом.
Это была первая серьезная операция Кавкайкина по аресту подпольщика, и прапорщик считал, что справился с ней блестяще. Он действовал так, как учил его Дзасохов.
В районе Спасска белые имеют около 9000 штыков и сабель, четыре бронепоезда, 24 орудия, 72 пулемета.
Спасский укрепрайон обороняет Поволжская группа в составе трех пехотных полков (1644 штыка, 640 сабель, 25 пулеметов, девять орудий).
У приморского села Комаровка, где разместился штаб Народно-революционной армии, кавалерийский эскадрон схватился с казачьей полусотней генерала Глебова, только что прибывшей из Никольск- Уссурийского. Бой был яростный.
В избу к Карпухину — тут обосновался разведотдел — ввалился еще не остывший после боя комэск Нелюта. Пропотевшая гимнастерка с расстегнутым воротом, растрепанный чуб из-под фуражки, державшейся на ремешке. Тяжело дыша, он тащил за собой парнишку в полной казацкой форме.
— Ты только послухай его! — выдохнул он и, увидев в углу ведерко с колодезной водой, зачерпнул полный ковш и принялся жадно глотать, расплескивая себе на грудь и косясь на казачка.
Карпухин с интересом разглядывал необычного пленника. Таких вояк ему еще не приходилось видеть: мальчишка лет тринадцати, простоволосый, с обгоревшим на солнце носом, на щеках следы слез. Морщась, он баюкал руку, перевязанную свежим бинтом, уже успевшим насквозь пропитаться кровью. Грязные шаровары с желтыми лампасами заправлены в юфтевые сапоги со шпорами. Ножны без клинка.
— От гады... — меж крупными глотками пытался что-то рассказать Нелюта. — Ах, сволочи!.. — Осушив ковш, крякнул, передохнул. Зачерпнул еще, выпил, утер мокрое лицо рукавом, упал на табуретку, упер кулаки в колени, набычился, уперев взгляд в казачонка.
— Ну, говори. Ты его не бойся, — кивнул в сторону Карпухина. — Все, как было, говори. Давай.
— Чего он весь в крови? — спросил Карпухин.
— Так в атаке ж! — подскочил Нелюта. — Я что? Как секанул хорунжего — здоровенный такой бугай, он в сарае под охраной, уже очухался, — гляжу, что за чудо такое? Пригляделся, а это пацан на лошади. Ведь чуть голову ему не снес. Счастлив его бог, елки-палки! Крутится с клинком, глаза вот-вот выскочат. Я к нему: думаю, зарубят в горячке. Швырнул его с седла! Это он потом поранился, — пояснил успокаивающе. И уже не так громко: — Вот гады, а? Мальца в такую рубку втянуть, живоглоты проклятые! — Еще раз утер рукавом лицо. — Давай, говори, малец.
Казачок прикусил губу, не давая себе расплакаться, уголки рта задрожали.
— Чего говорить-то? — сипло произнес.
— Как чего? — опешил Нелюта. — Что нам рассказывал. Вот то и ему говори. Давай-давай, ничего не будет. Это тебе не в казаках гарцевать.
Мальчишка переступил с ноги на ногу, глубоко вздохнул:
— Ну... это самое... Когда сотня стояла в Никольске...
Карпухин, нахмурясь, перебил:
— Когда это было?
— Что? — не понял казачок.
— Когда сотня стояла в Никольске?
— Да вчера и стояла. Ну вот... — Он опустил голову, опять переступил с ноги на ногу, потом поглядел в окно, за которым таял конец жаркого лета.
— Ну вот что, — не выдержал Нелюта, — хватит тянуть кота за хвост. Такое дело, товарищ Карпухин. — Он снял фуражку, вправил ремешок и снова надел. — Поставили они сотню в сквер. Ну, нажрались, как полагается, ханжи. То-се, значит. А наискосок кирпичное здание, я его знаю. Там раньше булочная была. Так вот, в этом здании беляцкая контрразведка. Чуешь? Слухай сюда. И вот прибегает прапорщик и зовет с собой того хорунжего. Как его фамилия? — обратился к казачонку.
— Овсюг.
— Вот-вот. И скоро Овсюг, гад такой, тащит бабу. Представляешь, товарищ Карпухин! Она орет, вырывается, а он, скотина, ржет, — Нелюта перевел дыхание. — Кричит: «Подпольщицу отдали нам на полчаса! Кто, говорит, со мной?»
Мальчишка не поднимал головы и только губы кривил да нянчил руку.
— Вот так. Слухай сюда дальше, товарищ Карпухин. В общем, через полчаса ее вернули туда, где допрашивали. Но, видать, девка твердая оказалась. Опять бежит этот хлыщ: мол, забирайте снова. Но вернулся Овсюг один. Говорит, сала больше не будет, заговорила баба. Ну, ладно. Потом прибегает ротмистр. Построили сотню и начали допытываться, у кого этот, как его, — сделал ковшиками ладони и приложил к груди. — Ну, амуниция бабья. Кто-то из казаков позарился на бабские тряпки. Ладно. Ротмистр принялся угрожать, мол, ежели сию минуту эту штуку не вернут, то по закону военного времени каждый второй будет расстрелян за пособничество Красной Армии. Тут прибежал есаул, чуть не подрался с ротмистром. Сотню по тревоге — и аллюр три креста. Ну, мы их тут и посекли, почитай, всех. Вот такое дело. Уразумел?
Казачок молча кивал.
Карпухин внимательно слушал Нелюту:
— Понял. — Спросил у мальчишки: — Кто позарился на это самое?
Мальчик молчал.
— Ясно. — Карпухин поднялся, отодвинул в сторону бумаги. — Где этот Овсюг?
— Так где ж, там! Где ему быть? — ответил Нелюта.
Карпухин накинул портупею поверх кожаной куртки, затягивая на ходу ремень, приказал:
— Пошли. Будем говорить с Овсюгом. Ежели еще не издох. Где, ты говоришь, этот Овсюг? В сарае? А сарай где? Понял. Пошли.
Щелястый сарай с легкомысленно сдвинутой набекрень соломенной крышей, из которой торчали голые стропила, охранял боец эскадрона с шашкой наголо.
Хорунжий Овсюг сидел, привалившись к стене. Голова его была перевязана. Щурясь, он секунду-другую