Из-за поворота аллеи постепенно выступали огни дворца, рабы из темноты призывали на трех языках, скрипели колеса старой виктики, прохладный ветер нес от невидимого озера экзотические запахи, ночные птицы кричали в древесных кронах, через аллею пробежал гампарт, в ночной темноте блеснули зеленые глаза. Алитея сжала правую руку пана Бербелека.
— Спасибо, спасибо, папа.
Он только замигал. Пытался защититься, но напрасно; его охватила морфа ее счастья. Улыбка, словно немой окрик победы, улыбка, будто кубок жаркого света. Не говоря ни слова, он склонился и поцеловал дочь в лоб.
Анеис Панатакис был всем известным налоговым мошенником. Уже трижды ему обрубали правый большой палец за преступления против Казны. Его имя сделалось для эгипетских таможенников синонимом обмана и нечестности. На него работало семь бухгалтеров; седьмой занимался ведением исключительно реестра взяток. У Панатакиса было две жены, шестеро сыновей и восемь дочерей. Три сына и одна дочка уже были в могиле. Самый старший сын помогал отцу вести дело; самый младший сбежал в Хердон; Исман, любимчик Анеиса, ожидал в александрийской тюрьме казни за пиратство. Что касается дочерей — две вышли замуж за таможенников, две зарабатывали себе на жизнь в качестве гетер. Кроме того, у Панатакиса имелось шестнадцать внуков. В правом кармане своего джульбаба он носил список с их описаниями и именами — как сам утверждал, на такие мелочи у него не хватало памяти. Точно так же он объяснялся и во время процесса двух наемников, которые пытались его убить, напав темной ночью — ему никак не удавалось вспомнить их лица. Через неделю из Нила выловили остатки их одежды, серьезно потасканные крокодилами. А вообще-то, Анеис Панатакис был александрийским фактором компании Ньюте, Икита те Бербелек.
Пан Бербелек обнаружил его на задах принадлежавших Панатакису складов. Тот угостил его кахвой, пикваями, финиками, трижды пригласил к себе домой, раз шесть покаялся за то, что столь паршивые условия, в которых вынужден принимать столь замечательного гостя, еще больше раз проклял собственную бедность, жадных таможенников, Гипатию и Навуходоносора, воззвал к помощи всех богов (даже здесь у него имелись маленькие алтари Манат, Кристоса и Меркурия), повздыхал по старым, добрым временам, накричал на невольника, который не вовремя пришел с каким-то сообщением — и только лишь потом позволил пану Бербелеку представить свое дело.
— Мммммм, — задумчиво сосал он потом чубук своей трубки, — то есть ты, эстлос, попросту желаешь узнать о ней все, что только возможно.
— Так.
— И, насколько понимаю, это не просьба эстлоса Ньюте.
— Я передал тебе письма от него.
— Таак. Высшая аристократия. У племянницы Гипатии. Ммммм… Может, еще кахвы?
— Нет, благодарю.
— Так или иначе, но я подошлю к вам человека по вопросам переговоров с Африканской Компанией, эстлос.
На улицах царила жара, солнце выжигало последние пятна тени из щелей между камнями мостовой, из-под навесов лавок и пивных. Возле виктики пана Бербелека ожидал Фарад, сын сенешала дома эстле Лотты, который служил Иерониму в качестве проводника по городу. Увидав пана Бербелека, он прервал громкий спор с каким-то перекупщиком, поклонился и помог эстлосу войти в повозку; только лишь после этого он уселся сам, сохраняя соответственную дистанцию. На Фараде была надета лишь коротенькая юбочка и сандалии, и Иероним, который, выйдя из тени, тут же покрылся потом, окинул его строгим взглядом.
— Куда теперь, эстлос? — спросил юноша.
— Портной, хороший и скорый.
— О, это не проблема, эстле Лотте пользуется услугами самого лучшего, впрочем, он еще сегодня должен будет прийти во дворец, чтобы снять мерку с эстле Лятек.
— Кого?
— Эстле Алитеи.
— Ах, ну да. А далеко до его мастерской? До полудня еще куча времени. Я должен переодеться в что-нибудь, ммм, не-воденбургское.
Кожа Фарада, как и у всех александрийцев, обладала цветом темной меди. Но для этого нужно было достаточно долго проживать в короне Навуходоносора.
Портной, старый мидянин, снял мерку лично, жестом руки отогнав работников. Пан Бербелек заказал несколько комплектов одежды, а один купил уже готовый, сшитый для кого-то другого, но: — Он может и подождать, — заявил на это мидянин, выдувая губы. Белое на белом: свободные, хлопчатобумажные шальвары, такая же свободная кируффа из хлопка и шелка, с синим узором на рукавах. Кируффа была изысканной версией бурнуса, с полами, доходящими до земли, и большим капюшоном. Ее можно было застегнуть, хотя днем все ходили в расстегнутых. В комплект входили еще сандалии, но Иероним остался в своих неврских мягких сапожках. Мидянин обещал доставить одежду еще на этой неделе. Пана Бербелека он проводил до самых ворот, постоянно сгибаясь в поклонах, но тот никаких иллюзий не питал: на самом деле портной кланялся эстле Лотте.
Усевшись в виктику, Иероним спрятал голову в тени капюшона.
Ихмет Зайдар, как и обещал, ожидал на Рынке Мира, под статуей Александра; несмотря на толпу, они нашли его без хлопот. Бросив на Фарада короткий взгляд, нимрод сразу же начал на окском:
— Три вещи. Во-первых, охота. Это и вправду интересная штука, я покажу, что они привозят с юга. Видимо, я действительно не потрачу времени понапрасну, раньше или позже, наверняка бы и сам поехал. Слыхал, что в городе сейчас Даниэль из Орме и старая Люцинда; не знаю, они только собираются туда или уже вернулись. Во-вторых, хороший совет для эстлоса Ньюте: пажуба. Новое зелье. В Золотых Королевствах уже выпирает гашиш. На север идет с ладанными караванами, вскоре перескочит из Европы в Хердон. В- третьих, она. Мы должны решить: здесь, или же несчастный случай во время охоты.
Зайдар тоже отказался от европейской одежды. В покрывающем его с головы до ног черном джульбабе, с бамбуковой тростью в руке он выглядел как один из Пилигримов к Камню. Впрочем, может он и вправду намеревался отправиться к Аль-Кабе. Ведь ранее он открыто и не декларировал своего участия в охоте вместе с эстле Амитасе.
Перс вскочил в повозку и, усевшись слева от пана Бербелека, хлопнул виктикариев бамбуковой тростью по спинам и крикнул что-то на пахлави. Они тронулись, сворачивая в Белеуцкий Тракт, на юг. Солнце тут же ударило им в глаза. Иероним натянул капюшон поглубже.
— Насколько слышу, — ответил он тоже по-окски, — в данный момент все раскручивается самостоятельно. В город прибывают нимроды, все более знаменитые, искушаемые слухами про охоту на бестии, которых не видел свет; они направляются на юг, к ним присоединяются скучающие аристократы, хорошо оплачивая свое участие, ведь где они еще так прекрасно поохотятся, как не в антосе столь великих охотников? Так что, сезон за сезоном идут экспедиция за экспедицией, их здесь называют «джурдже». Так что уже нельзя не принять участие хотя бы раз, это уже светские мероприятия, охватившие весь город, да что там — страну, уже появляются первые песни и драмы. Все они прекрасно знают, что это форма, но желают ей поддаться. Так ты едешь? Только заяви, что отправляешься, и у тебя тут же будет куча желающих.
— А ты, эстлос? Не отправляешься? А, ну да, если ты достанешь ее здесь…
Разве говорят так о собственных жертвах? — подумал Иероним. Стоя с дымящимся кераунетом над окровавленными останками — «Я ее достал».
— А почему сам этого не сделаешь, — буркнул он, — раз для тебя это столь важно?
Нимрод направил синий взгляд на пана Бербелека. Впрочем, видел ли он его лицо вообще, в тени этого капюшона? Бамбуковая трость постукивала о борт виктики.
— А ты этого желаешь, эстлос?
Пан Бербелек не отвел взгляда, так что перс, в конце концов, опустил глаза.
— Она моя, — заявил пан Бербелек.
— Небо слышало, земля слышала, — покорно согласился нимрод.
