клубами переваливались африканский воздух, жара и ангельское сияние. Ихмет молодел с каждым шагом, делаясь более легким, быстрым, крепким, не столь смертным.
Эстле Шулиму Амитасе они застали надводном перистиле, спускающемся четырьмя расширяющимися террасами к самой воде озера; на самую высокую террасу выходило более дюжины дверей тыльных залов дворца. Перистиль окружали гидоровые деревья, сморфированные из папоротников, фиговых деревьев и пальм, часть из них была уже настолько высокой, чтобы накрыть мрамор глубокой тенью. Между деревьями мерцало оперение ибисов и фламинго.
Эстле Амитасе сидела за столом из древесины гевойи с правой стороны второй террасы. Склонившись, она что-то увлеченно записывала; ним род видел только загорелую спину и распущенные золотые волосы. На коленях, на белой льняной юбке положила голову молодая львица. Шулима машинально гладила ее левой рукой.
— Эстле… — начал слуга.
Нимрод вонзил его затылочную кость ему в мозг.
После этого бросился бегом к лунянке. У него не было никакого оружия — ведь он не знал, где и в какой ситуации застанет Шулиму — но с каких это пор ему было нужно оружие? Он прикусил себе язык, чтобы почувствовать вкус крови. Охота! Мир отступал перед его страстью.
Львица вскочила на ноги, обнажила клыки. Зайдар спрыгнул на вторую террасу. Хищница бросилась на него с глухим рычанием. Нимрод привстал на колено, ударил сложенной в клин ладонью, вверх и наискось. Пальцы вошли словно в глину, тело ни в малейшей степени не сопротивлялось Охотнику. Ихмет вырвал из львицы клубок горячих кишок, бросил животное на мрамор, хватил за шкуру на загривке, грррааааррхх, пена на губах, три-четыре-пять, и разбил ей голову. Та еще трепетала в предсмертных судорогах, хвост хлестал по мокрой плите террасы.
Нимрод повернулся к женщине. Она стояла, опершись о столешницу, широко распахнутыми зелеными глазами всматриваясь в окровавленного охотника, в гримасу нечеловеческой дикости у него на лице. Она не убегала, не давая проявиться этому защитному рефлексу, свободно опустив руки вдоль туловища. Только груди поднимались и опадали в ритме панического дыхания — понятное дело, что она была напугана, так всегда бывает.
Ихмет направился к ней.
— Нет! — воскликнула лунянка.
Теперь может и покричать, даже если…
За его спиной — босые стопы по камню — все ближе. Ихмет отскочил. Удар прошил воздух.
Назад! Кто? Ага, знает, никогда не забывает лиц, это эстлос Давид Моншебе из Фив, жених эстле Алтеи Лятек, арес Арес!… О, Манат.
Битва произошла у порога террасы — секунда, две, не больше. Ним род пнул ареса в голень, ломая тому ногу, обнаженная кость вспучилась белыми иглами. Арес достал до головы Зайдара, сдирая половину лица. Кулак нимрода едва коснулся правого плеча юноши, и оно выскочило из сустава. Арес пихнул открытой ладонью в грудь перса, ребра и ключица разлетелись на тысячу обломков, разрезая легкие Зайдара, пронзая его сердце. Идя напротив этого движения, нимрод еще зацепил большим пальцем левой руки шею Моншебе, вырывая гортань, артерию, жилы и мышцы.
Оба они упали на холодный мрамор.
Ихмет не чувствовал этого холода, не чувствовал собственного тела; и боль всегда приходила лишь потом — да и вообще, успеет ли прийти сейчас? Кровь склеивала ему веки, левым глазом вообще не видел; мир отплывал от него в светлой утренней заре, солнце и зелень, и вода, и небо голубые, и лицо склоняющейся над ним эстле Амитасе.
— Его не должно было быть здесь, не должно было быть, о, Мать, не выдержу я этого снова, неужто Иероним не мог прислать тебя раньше?!
Никто меня сюда не присылал. О чем ты. Должна. А — нет. Разочарована. Только это уже не имеет никакого. Ждала кого… И все-таки. Больно.
Огонь не похож на какую-либо иную стихию; Огонь отличается от по своей природе от любой иной Материи. Единственный, он творит себя сам: из пламени — пламя, из искры — пожар. И единственный, он образуется посредством применения силы. Его единственного можно вообще создать, другие стихиии невозможно — а Огонь, да, имеется множество способов. Другая Материя существует сама по себе, независимо, а Огонь всегда требует какой-нибудь основы, топлива, носителя.
Но Аурелия чувствует, что по сути своей Движение — это стихия, и она как раз отдается в его владение, замыкается в его морфе. Окологрудник, околоплечники, околошлем, вихревицы — очередные элементы доспеха, словно органы живых часов, сейчас обороты их шестеренок совпадут с ритмом ударов ее сердца, сейчас она объединится с ними в одной гармонии.
Распаленная, развибрированная, звенящая резонансом меканической энергии она вышла из палатки. Продолжался интенсивный обстрел перед штурмом, ежесекундно гремела какая-то из пыресидер, а пальба из кераунетов вообще не прекращалась. Аурелия согнула колени, околоножные и околоплечные эпициклы захватили огромные массы грязи; на мгновение она почувствовала себя словно голем, джинн, ига наци — но тут же сменила морфу, защелкнулись ажурные передачи доспехов, а стремительность, прибавленный ее вечно-движением, удлинил прыжок Аурелии двадцатикратно, посылая ее — огненную комету — над половиной лагеря, на склон под лесом, напротив разбомбленных ворот Колесницы.
Здесь готовилась к бою сотня Хоррора; чуть ниже, под склоном, демиург осы зоона неспешно выставляли в ряды сонных бегемотов. Аурелия приземлилась, согнув колени, вонзаясь на пус в размякшую землю — фонтаны грязи полетели во все стороны, послышались ругательства забрызганных солдат. Девушка выпрямилась. Этхерные доспехи в полумраке ранних сумерек предстала в виде серебряно-розовой тучи, пятна небесного света, расщепленного вокруг тела женщины вибрирующей призмой. Только внизу, вокруг ее стоп, икр и колен, где смерчи набухали черным от захваченных ге и гидора, лишь там глазам землян представала истинная природа доспеха, а точнее — его движение, природа движения, гармония шестой стихии, сила стремления. Этхеро-грязевые вокруг-голенники одинаково рассекали глину, траву и камни.
Наступило вполне понятное замешательство. Расступившись, воины Хоррора нацелили в Аврелию свои кераунеты и секатовницы.
К лунянке сделал шаг высокий бородач с гравировкой сотника на угольном нагруднике.
— Кто ты такая?
Неожиданно Аурелии захотелось сказать им правду — про Луну, про Госпожу, что, по сути своей, они служат Стратегосу Лабиринта — но тут весьма вовремя появился гегемон Обол, и искушение куда-то исчезло.
— Стратегос тебя вызывает, — рявкнул он девушке.
Ему не было видно выражения ее лица, затуманенного быстрым около-шлемом. Она кивнула.
Эстлос Бербелек уже забрался на свое верховое животное, высокого хумина-альбиноса. С седла он наблюдал за Колесницей через подзорную трубу. Аурелия отметила, что он надел лишь легкие доспехи, шлем свисал у луки седла.
Рядом, на могучем пегом жеребце, сидел герольд с древком развернутого штандарта в руке (нижний конец он вставил в стремя). Вопреки надеждам Аурелии, это не был штандарт Луны, но Острога: Красная Саранча.
— Знаю, что тебя искушает, — сказал стратегос.
Аурелия склонила голову.
— Кириос.
— Быть может, мне придется разочаровать тебя еще сильнее. Им известно, что прибыл Хоррор, но не знают, в каком количестве. Гляди. Вот уже четверть часа они не стреляют.
Аурелия выругалась.
