ты тогда сделаешь?
Я не нашелся что ответить.
– Вот, скажем, я, Гитлер, дошел до старой границы и стал. Как ты поступишь?
– С ума вы, что ли, посходили? – прикрикнула на нас Аквиринэ.
– Не мешай! – огрызнулся Беглар.
– Как я поступлю? А очень просто: нажму на тебя! – решил я.
– Хорошо. Но я, будучи Гитлером, скажу тебе: «На, брат, бери свою землю, я возьму свою, и разойдемся с миром. Хватит проливать кровь!»
– Нет, дорогой мой, я все равно буду нажимать! – заупрямился я. – «До каких пор!» – испугается Гитлер. «До конца, подлец, до Берлина!» – «А что потом?» – «А потом я арестую тебя, твоих генералов, твое правительство, и вы поплатитесь за все зло, которое причинили нам!» – «А как Англия и Америка? Дадут они меня в обиду?» – «Не дадут, так и они получат по носу!» – «Смотри, Сосойя, как бы ты не хватил лишнего!» – «Ничего, за себя отвечаю я!..»
– Когда же ты заканчиваешь войну, сынок? – спросила с улыбкой Матрена.
– В сорок пятом!
– Нельзя ли ускорить немного? – попросила Федосия.
– Не получается! – вздохнул Беглар. – Вот мы судили-рядили, всю золу тут перерыли, не получается раньше сорок пятого!
– Эх вы, бездельники! – покачала головой Аквиринэ. – Допустим, Сосойя – дите зеленое, но ты-то, старый дурень! Что за чепуху ты порешь? «Я Гитлер!..» Обалдел совсем, да?
– Ничего себе «дите»! – усмехнулся Беглар. – Он тут такие планы развернул, что Гитлер, будь у него в голове мозги, уже сейчас должен сам лезть в петлю!
Наступила моя очередь. Я развязал мешок, подтащил его поближе к сусеку, подождал, пока смололась последняя горсть кукурузы, и засыпал в воронку свое зерно.
Жернов вращался медленно – воды в желобе было мало. Ждать, пока смелется моя кукуруза, не имело смысла.
– Беглар, я посплю немного. Бабушка Аквиринэ, посмотри, пожалуйста, чтобы он не содрал с меня минди больше положенного. Знаешь ведь Беглара, ему нельзя доверять…
– Язва ты этакая! Погоди, попляшешь ты у меня!
– Ты что, Беглар, шуток не понимаешь? Я знаю, с меня ты вообще не возьмешь минди!
– Это еще почему?
– Как же! Мы только что вместе выиграли войну! Что тебе стоит обслужить меня бесплатно!
– Дудки! Политика политикой, а кукуруза кукурузой! Это, брат, государственное дело!.. Минди я беру не для себя – для государства, так что ты не толкай меня на преступление! Тебе уступить – чем они хуже тебя? Прав я, женщины?
Те закивали головами. Беглар занялся своими мельничными делами. Я подтащил к огню припасенную Бегларом для таких случаев широкую доску, положил в изголовье чей-то мешок с кукурузой и улегся.
…Гудит мельница, поет на разные и все же однообразные голоса… Над жерновами, на полке выстроились в ряд мешки с помолом. О многом рассказывают они мне: о событиях на селе, о новостях в жизни моих соседей, об урожае, о войне… Вот стоит большой, наполненный до самого верха мешок с кукурузой. Донести до мельницы его не могли ни ребенок, ни женщина. Он наверняка принадлежит мужчине, причем сильному мужчине. Кому же? Ну конечно, Макару! У него и силенок достаточно, и кукурузы вдоволь. И не спешит Макар с помолом, потому и не ночует здесь. Заберет муку завтра или даже послезавтра… А вон махонький, синий в горошинку, ситцевый мешочек. Сколько в нем кукурузы? Фунтов десять, не больше. Мужчина не стал бы тащиться на мельницу из-за такого пустяка. Значит, принес его ребенок. Среди полновесных мешков этот крохотный мешочек напоминает куклу в синем платьице. А-а-а, вспомнил, точно такой, синий в горошинку, ситцевый халат видел я летом на сынишке Ладико – Датуне. Конечно, мешочек принес Датуна! Понятно и то, почему он не ночует на мельнице: кукурузы-то в мешочке всего на две-три выпечки… Какая разница, когда их съешь, сегодня или завтра? Лучше уж продлить это приятное ожидание на день… Мешки, мешочки – большие, малые, целые, залатанные, заполненные до отказа и наполовину, – они рассказывают о себе, о своих хозяевах, и я знаю, который из них кому принадлежит, когда за которым придут и когда еще их принесут на Бегларову мельницу…
Глаза мои слипаются. Я уже в сладком полусне. А мельница гудит, поет на разные и все же однообразные голоса. Поет о чем-то своем, неповторимом. Так умеют петь только мельницы. Поезда тоже поют, но иначе. Их песня – шумная. Мельница гудит вовсю, но все же тишина здесь такая, что слышишь, как в углу скребется мышь, как где-то далеко лает собака, а в камышах жалобно воет шакал. А вот возни Беглара в мельнице не слышно! Переверни он здесь все с ног до головы, ты и не заметишь этого, потому что сам Беглар – часть мельницы, неотъемлемая ее часть. Он поет вместе с мельницей, и мельница не может петь без Беглара… Сквозь сон я вижу, как Беглар выбирает меркой кукурузу из моего мешка и ставит мерку на пол, как он украдкой оглядывается на женщин, потом на меня и, убедившись, что ни женщины, ни я не замечаем его манипуляций, засыпает кукурузу обратно в мой мешок. Я вижу это, но если б даже я спал мертвым сном и не видел бы ничего, я знаю, что Беглар не возьмет ни грамма кукурузы ни из моего мешка, ни из мешков дремлющих у огня женщин, ни из того крохотного, синего в горошинку, мешочка. Потому и пустует частенько «казенный» ларь в Бегларовой мельнице и потому любит Беглара все наше село.
Я тоже очень люблю моего Беглара, и, согретый этим чувством, я засыпаю…
Я проснулся от злобного лая собаки. Кто-то изо всех сил стучался в дверь. Я встал. Кряхтя и ворча, Беглар подошел к двери и откинул засов. Дверь со скрипом распахнулась, и в мельницу вступил высокий, покрытый снегом мужчина с мешком на плече. Беглар попятился назад, женщины повскакивали. У меня что-то застряло в горле, я весь похолодел: перед нами стоял бригадир Датико.
– Здравствуйте, чего вы переполошились? – Он сбросил мешок на пол и протянул к огню озябшие руки.
Мы молчали. Я не видел Датико с того страшного дня. Он не показывался нигде. Теперь, увидев его, я онемел от удивления, ненависти, страха и возмущения. Во рту у меня пересохло, язык прилип к небу, колени задрожали, и, чтобы не упасть, я сел.
Датико снял с плеча ружье, поставил его в углу, стряхнул с одежды снег и сел рядом со мной. Я отодвинулся.
– Не чумной я, чего ты боишься? – сказал Датико недовольно.
Я не ответил. Беглар и женщины продолжали стоять и молчать, не отрывая глаз от Датико.
– Вы что, человека не видели? – обратился Датико к ним.
– Почему же, человека мы видели… – ответил Беглар и присел на ларь. Женщины сбились в углу.
– Давненько у нас не бывало такой зимы… Народится кукуруза – дай бог! – нарушил Датико неловкое молчание и стал скручивать цигарку.
– Тем более у тебя… – вставила Аквиринэ.
– Смеешься, старая?
– Зачем мне смеяться? Ты, эвон, приволок два пуда кукурузы, а мне этой горсти муки должно хватить до нового урожая!..
– Ну, знаешь! Я тебя не грабил, ничего у тебя не отбирал…
– Не знаю… Человека ты убил, теперь, наверно, начнешь грабить людей…
– Будь ты мужчиной, заставил бы я тебя проглотить твой ядовитый язык! – Датико сильной затяжкой ополовинил цигарку.
– Будь я мужчиной, показала бы я тебе, что такое кровь и как надо резать людей, выродок ты этакий! – ответила Ак-виринэ и плюнула в огонь.
Датико побледнел, но ничего старушке не ответил.
– Спешу я очень, – обратился он к Беглару, – после этого, – он показал на жернов, где мололась моя кукуруза, – засыпь мою.
– Теперь очередь Макара.
– Макар подождет!
– Он придет на рассвете…
– Ничего, подождет, а я спешу!
