– Хорошо… А все же, что у тебя болит?
Признаться, такого вопроса я не ожидал и поэтому в испуге взглянул на бабушку.
– Все болит, – сказала бабушка.
– Волосы болят?
– Болят, – простонал я.
В это время в комнату вошли соседи – Илико и Илларион. Они знали о моей «болезни» и тут же вступили в разговор.
– Что-то в последнее время стал я замечать, ослабел наш мальчик, – сказал Илларион.
– Точнее…
– Точнее? Аппетит у него пропал. Прошлый раз насилу заставил мальчика съесть три тарелки лобио и один мчади. И ни куска больше!
– Да ну? – удивился врач.
– Тобой клянусь!.. Раньше, бывало, он съедал еще головку сыра, а в тот день как заупрямится – «не хочу да не хочу!». Дома, говорит, уже обедал.
– Это правда? – спросил меня врач.
– Правда, доктор. Как увижу лобио, сразу тошнить начинает.
– Мда… А как насчет жареного цыпленка с чесночной подливкой, или молодого сулгуни с мятой, или целиком отварной курочки с эстрагоном, или, друг ты мой любезный, может быть, лучше рубец с острой приправой, или, скажем, усач и форель в ореховом соусе? Что скажешь?
– С ума сведет ребенка этот болван, – пробормотала бабушка. Илико не выдержал такого меню и, закашлявшись, выскочил на балкон. Илларион выдержал испытание и стал разглядывать фотографии в альбоме.
– Что еще болит у него? – спросил с улыбкой врач. Потом снял с моей головы полотенце и заботливо утер мне слюни.
– Еще… чихает! – ответил Илларион.
– А моча у него какая?
Тут и Илларион не нашелся, что ответить.
– Какая у него моча, Илико? – обратился он к вернувшемуся в комнату Илико.
– Моча? – не растерялся тот. – В последнее время, прямо скажу, не нравится мне его моча.
– А раньше была хорошая?
– Изумительная!
– На что еще жалуешься, молодой человек?
– Хи-хи! – кашлянул Илико. – Еще он немного того… – И он выразительно покрутил пальцем у своего виска.
Я понял, на что он намекал.
– Да?.. А ну, сколько это? – спросил врач и поднес к моему носу растопыренную пятерню.
– Семь! – сказал я и как можно глупее улыбнулся.
– Правильно! – воскликнул врач.
Илларион от удивления выронил очки, бабушка в испуге отшатнулась. Врач вывернул мне веки, опустил, потом снова поднял, заглянул мне в глаза, с сожалением покачал головой и спросил:
– Родственников и близких узнает?
– С трудом, – вздохнул Илларион.
– Так… Кто этот человек? – спросил меня врач, указывая на Илико.
– Это не человек, это зверь! – сказал я и придал своему лицу такое идиотское выражение, какого и Илико не ожидал.
– Зурико, это же я, твой дядюшка Илико, неужели не узнаешь? – сокрушенно произнес Илико.
Я отрицательно покачал головой и скосил глаза к переносице. Бабушка закусила нижнюю губу и схватилась за голову.
– Чем лечите больного? – спросил врач.
– Виски натираем водкой.
– Принесите сюда эту водку!
Бабушка торопливо принесла бутылку с водкой.
– Подайте мне чайный стакан!
Подали. Врач наполнил стакан и начал:
– Положение ребенка весьма серьезное, боюсь, не протянет до утра. Нужно немедленно везти его в больницу на операцию!
– На какую операцию?! – вскочил я с постели.
– Придется вскрыть черепную коробку…
– Только через мой труп! – вскричала бабушка. – Ишь ты, «вскрыть черепную коробку»! Это тебе не тыква! Да что ты понимаешь в болезнях? Мальчик здоров, как бык, а он – «в больницу»! Вставай, сынок, вставай, а то и впрямь он загонит тебя в могилу!
– Ну, вот и отлично! Здоров, говорите? Дай бог и впредь всем вам здоровья! – сказал с улыбкой врач и опрокинул в рот стакан.
– А закусить? – сказал Илларион и подал ему грушу.
Врач аппетитно, с хрустом откусил грушу, потрепал меня по щеке, простился со всеми и, направляясь к выходу, сказал:
– А такого здорового мальчишки действительно во всей деревне не найдешь.
Потом он вскочил на коня, помахал рукой и ускакал…
Охота
Спустя неделю после моего чудесного исцеления к нам во двор зашел Илларион. Он прилег на траву под грушевым деревом, закурил самокрутку и, сладко потягиваясь, спросил:
– Ну, что, собачник, перенес операцию?
– Вам всем, конечно, начхать, а я чуть было не погиб!
– Скажи, пожалуйста! «Погиб»! А какая тебе грозила опасность? Ну, вскрыли бы твой паршивый череп и тут же бы и захлопнули. Чего копаться-то в пустоте?
– Ладно, ладно… «В пустоте»… Зато ты да твой дружок Илико – ума палата!
Помолчали.
– Что это твоей собаки не видать? – спросил Илларион, и в тот же миг, словно в ответ на его слова, раздался отчаянный собачий визг.
– Убью скотину, убью! Пропади ты пропадом, Зурукела-негодник, вместе со своей собакой! И где ты ее откопал эту безродную тварь?! Слыханное ли дело! Сперва таскала яйца из-под наседки, а теперь принялась за цыплят!
По тропинке между изгородями, громко голося и размахивая палкой, ковыляла соседка Ефросинэ. Перед ней, жалобно скуля и волоча заднюю ногу, бежал мой бедный Мурада.
– Держи его! – вопил из своего двора муж Ефросинэ.
– Да что ты раскричалась, баба! Что случилось?! – выскочила из дома бабушка. – Это кто же, по-твоему, безродная тварь? Наш Мурада? Да он, если хочешь знать, породистее твоего мужа и всей вашей родни!.. Проваливай лучше, пока не поздно! Безродный… Да я за него с двух доек сыр отдала мельнику Симону!
Ефросинэ, которая больше всего на свете боялась бабушки, тотчас же повернула обратно, а Мурада с видом оскорбленного достоинства прилег у моих ног. Не сводя глаз с удалявшейся Ефросинэ, он жалобно повизгивал. Как только женщина скрылась за поворотом, собака умолкла.
– Здравствуй, Мурада! – поздоровался с собакой Илларион.
«Здравствуй!» – ответил про себя Мурада и приветливо вильнул хвостом.
– Ах ты, лисья порода! – улыбнулся Илларион, доставая изо рта собаки цыплячий пух. – За что тебя пробрали?
«А бог их знает, – проговорил про себя Мурада, – оставляют без присмотра цыплят на улице, а потом еще обижаются…»
– Крепко досталось тебе?
«Порядком», – ответил про себя Мурада и взглянул на ушибленную ногу.
