«Когда же выберемся из-под деревьев подальше от проклятых слепней?»
Жена… А какая? Пухленькая или тощая? Пухленькие скоро превращаются в толстух. Тощие умирают молодыми.
Всадник, поджидающий в деревьях…
Полион мысленно выругался.
Возион съехал с тропы и поджидал кого-то. Невелика загадка – кого. Из всех его дядей (двое из них были куда моложе) Возион нравился ему гораздо меньше остальных. И в любимых племянниках Возиона он тоже не числился.
Ну вот! Возион вернулся со своим серым на тропу, едва Полион поравнялся с ним. Так кисло у них в семье никто не улыбался.
– Справился со своим одром?
– Да, дядя.
– Настолько, что мы могли бы поговорить, хотел я сказать?
– Да, дядя.
У Возиона были впалые щеки и торчащий нос. Он считался хилым по меркам тарнских мужчин, по большей части сложением напоминающих снеговиков, – к сожалению, некий племянник тоже был исключением. Полион все еще уповал, что и на него найдется вьюга, хотя теперь надежды оставалось мало. Возможно, ему суждено так и остаться сосулькой. Мысль, что вдруг ему суждено уподобиться дяде Возиону, была крайне неприятной, но хотя бы нос у него не щучий.
Когда Возион был мальчиком, его поднял на рога бык, и он навсегда остался хромым. Старик послал его в Веснар в учение, и теперь он был пастырем семьи. То есть обычай делал его блюстителем нравов всех ее членов, хотя Старику самому удавалось держать семью в узде куда лучше, чем Возион мог бы даже мечтать. И еще Возион учил мелюзгу читать и писать – с очень посредственным успехом, если упомянуть того же племянника. Но важнейшей его обязанностью было вести наблюдение звезд и определять благоприятные и неблагоприятные дни, узнавать волю судеб.
Возион каждые несколько дней брился, но, видимо, потому, что так было положено пастырям. Он был единственным мужчиной в Долине, у которого не росла борода. Он в отличие от остальных никогда не показывался на людях с обнаженной грудью. Никогда не шутил. Полион давным-давно научился отвечать на вопросы Возиона простым «да» или «нет», ничего не добавляя, – так было проще всего.
А Возион научился задавать ему такие вопросы, на которые нельзя было ответить просто «да» или «нет».
– Что ты делал с Мейлим на сеновале?
Пальцы Полиона судорожно дернули поводья, Мотылек насторожил полтора уха и немножко загарцевал. Полион ударил его пятками. Что ТЫ делал с Мейлим? А не что ВЫ с Мейлим делали?
– Ничего, дя… Возион. – Он же теперь мужчина!
– И ты хочешь, чтобы я этому поверил?
– Да, Возион.
Пастырь недоверчиво прищурился на него.
– Твой дед сказал другое.
– Да, Возион?
– А! Он сказал «сено», а не «сеновал»! Что ты делал с Мейлим на сене?
Полион испробовал ледяной взгляд. Конечно, все ограничивалось пальцами, но ни о чем таком он говорить не собирается. Во всяком случае, с пастырем. Пусть бы лучше спросил, что Мейлим делала с ним! Ей бы только поманить и замучить. Она такая!
– Если тебе так не терпится узнать, Возион, спроси у нее.
– Да понимаешь ли ты, что погубил ее честь и доброе имя?
– Нет, Возион. Если кто и погубил их, так дедушка.
Лицо пастыря побагровело от возмущения. Но прежде чем он успел разразиться гневными увещеваниями, Полион продолжал:
– А откуда дедушка узнал? От женщин, верно? А кто сказал женщинам? Только не я.
– Полагаю, вас видели.
– Нет, Возион! – твердо отрезал его племянник.
Там было темно, как в леднике. Оба раза. Он смахнул слепней с лица. Просто Мейлим хвасталась.
Видимо, его тон убедил пастыря – он кисло поморщился и атаковал с другой стороны:
– Не слишком-то радуйся, что он заговорил о женитьбе.
Полиона подмывало ответить, что он и не торопится вовсе, а предпочтет прежде погулять вволю, но благоразумие взяло верх. Может, он решит жениться. А может, решит уехать, стать воином-наемником. На время, конечно. Собственная девушка на каждую ночь – мысль очень даже соблазнительная, но ведь у наемников женщин хоть отбавляй. «А почему бы и не радоваться?» – вот как еще можно было бы отозваться на то, как Возион вдруг сказал это… О Судьбы!
Мотылек уловил его потрясение и боком загарцевал к нависающим ветвям. Полион свирепо натянул поводья и ударил мерина пятками по ребрам, чтобы он образумился.
– Ты думаешь… дедушка? Ты о его зубе?
