вполне проснувшись, я увидела по обе стороны дороги ряд гробов, но не обычных, а детских. Я схватила Скина за руку.
– Посмотрите, – сказала я, – дети, мертвые дети!
Он стал меня разубеждать.
– Там ничего нет.
– Как! Неужели вы не видите?
– Нет ничего, кроме снега, куч снега, сваленных по обе стороны дороги. Какая странная галлюцинация. Это от усталости.
В тот же день, чтобы отдохнуть и успокоить свои нервы, я отправилась в русскую баню. В России бани состоят из жарко натопленных комнат с несколькими рядами длинных деревянных полок. Я лежала на полке, и когда банщица вышла, у меня от жары закружилась голова, и я упала на мраморный пол.
Меня, потерявшую сознание, пришлось на руках отнести в гостиницу. Послали за доктором, который определил легкое сотрясение мозга.
– У вас высокая температура – вы не можете танцевать сегодня вечером...
– Но я терпеть не могу обманывать публику, – сказала я и настояла на том, чтобы танцевать.
Программа состояла из произведений Шопена. К ее концу я неожиданно сказала Скину:
– Сыграйте «Похоронный марш» Шопена.
– Но почему? – удивился он, – вы ведь его никогда не танцевали?
– Не знаю – сыграйте!
Я так упорствовала, что он согласился, и я протанцевала марш. Я изображала женщину, идущую медленными неуверенными шагами и несущую своих умерших к месту последнего упокоения. Я показала опускание тел в могилу, расставание духа со своей темницей – плотью – и стремление его ввысь к свету – к воскресению.
Когда я кончила и занавес опустился, наступила странная тишина. Я взглянула на Скина. Он был мертвенно бледен, дрожал, и его руки, пожавшие мои, были холодны как лед.
– Никогда не заставляйте меня играть это, – попросил он. – Сама смерть коснулась меня своим крылом. Я даже вдыхал запах белых цветов – погребальных цветов – и видел детские гробы, гробы...
Оба мы были потрясены и нервно расстроены, и мне кажется, что в тот вечер какой-то дух вселил в нас предчувствие того, что должно было произойти.
После нашего возвращения в Париж в апреле 1913 года Скин по окончании длинного спектакля в «Трокадеро» снова сыграл для меня этот марш. После нескольких минут благоговейной тишины публика разразилась бешеными апплодисментами. Некоторые женщины рыдали, другие были близки к истерике.
По-моему, прошлое, настоящее и будущее похоже на длинную дорогу. Она продолжается за каждым поворотом, но мы ее не видим и принимаем за будущее, которое уже подстерегает нас.
После «Похоронного марша» в Киеве меня стало томить предчувствие грядущей беды, сильно меня угнетавшее. По возвращении в Берлин я дала несколько спектаклей, и снова какое-то внутреннее побуждение заставило меня создать танец, изображавший человека, внезапно придавленного горем и в ранах, поднимающегося к новой надежде после этого жестокого удара судьбы.
Мои дети, которые во время поездки по России гостили у Елизаветы, теперь приехали ко мне в Берлин. Они дышали здоровьем, были веселы, танцевали и олицетворяли живую радость. Мы вместе вернулись в Париж, в мой обширный дом в Нельи. Итак, я снова была дома вместе с детьми. Часто я стояла на балконе и, незаметно от Дердре, наблюдала, как она создает собственные танцы. Она танцевала под стихи собственного сочинения. Я как сейчас помню маленькую детскую фигурку в огромном голубом ателье и нежный детский голос, говорящий: «Сейчас я птица и лечу высоко в облаках» или «Сейчас я цветок, который смотрит на птицу и качается из стороны в сторону». Следя за ее грацией и красотой, я мечтала, что она продолжит мое дело, каким я его себе представляла. Она была моей лучшей ученицей.
Патрик тоже начинал танцевать под жуткую музыку собственного сочинения, но никогда не позволял себя учить. «Нет, – заявил он торжественно, – Патрик танцует один собственный танец Патрика».
Живя в Нельи, работая в ателье, часами читая у себя в библиотеке, играя в саду с детьми или уча их танцевать, я была вполне счастлива и избегала новых гастролей, которые разлучили бы меня с детьми. Девочка и мальчик хорошели с каждым днем, и все труднее становилось решаться их покинуть. Я всегда предсказывала, что когда-нибудь явится великий артист, который соединит в себе два таланта, композитора и танцора, и теперь, когда танцевал мой мальчик, мне казалось, что из него выйдет тот, кто будет творить новые танцы, рожденные новой музыкой.
Меня связывали с этими чудными детьми не только крепчайшие узы плоти и крови, но в еще большей степени священные узы искусства. Оба страстно любили музыку и просили разрешения оставаться в ателье, когда играл Скин или я работала, причем сидели так тихо, с такими напряженными лицами, что я пугалась, как такие маленькие создания могут так сосредоточиться.
Помню, как однажды выдающийся артист Рауль Пюньо играл Моцарта и дети вошли на цыпочках и стали по обе стороны рояля. Когда он кончил, дети дружно просунули свои белокурые головки ему под руки и стали глядеть на него с таким восторгом, что он растерялся и воскликнул:
– Откуда явились эти ангелы, ангелы Моцарта? Дети рассмеялись, влезли на колени к пианисту и спрятали лица в его густой бороде.
С нежным волнением я любовалась прелестной группой, но что бы со мной было, если бы я знала, как близки все трое к тому царству теней, откуда «не возвращается ни один путник».
Стоял март. Я танцевала попеременно в «Шателэ» и в «Трокадеро», но несмотря на то, что, если судить по внешним признакам, жизнь моя текла счастливо, я постоянно страдала от необъяснимого гнета.
Я еще раз танцевала «Траурный марш» Шопена в «Трокадеро» под аккомпанемент Скина, игравшего на органе, и снова почувствовала на своем лбу холодное дыхание смерти и вдыхала сильный запах белых тубероз и других похоронных цветов. Прелестная маленькая фигурка в центральной ложе, Дердре, расплакалась, точно ее сердечко разрывалось на части, и вскричала: «Зачем моя мама такая печальная?»
Эта была первая слабая нота прелюдии к трагедии, которая вскоре навсегда положила конец всем моим надеждам на нормальную радостную жизнь. Мне кажется, что есть горе, которое убивает, хотя человек и кажется живым. Тело еще может влачиться по тяжелому земному пути, но дух подавлен, подавлен навсегда. Я слышала, как некоторые утверждают, что горе облагораживает. Я могу только сказать, что последние дни перед поразившим меня ударом были последними днями моей духовной жизни. С тех пор у меня одно желание – бежать, бежать, бежать от этого ужаса, и мое вечное стремление скрыться от страшного прошлого напоминает скитание Вечного жида и Летучего голландца. Вся жизнь моя – призрачный корабль в призрачном океане.
По странному стечению обстоятельств явление психической жизни часто находит отражение в явлениях жизни реальной. Пуарэ на каждой золотой двери того экзотического и таинственного покоя, о котором уже шла речь, поместил двойной черный крест. Сначала это украшение казалось мне оригинальным, но понемногу двойные черные кресты стали влиять на меня очень странно.
Я жила под необыкновенным гнетом, похожим на зловещее предчувствие, и часто по ночам вскакивала, охваченная внезапным страхом. Я стала зажигать на ночь лампадку и однажды увидела при ее слабом мерцании отделившуюся от креста напротив кровати черную фигуру, приблизившуюся к моим ногам и глядевшую на меня грустными глазами. На несколько секунд я оцепенела от ужаса, затем зажгла свет. Фигура исчезла. Эта странная галлюцинация, первая в моей жизни, стала повторяться время от времени. Я так была встревожена видениями, что однажды за обедом у моего милого друга г-жи Рашель Бойер поделилась с ней моими страхами. Она забеспокоилась и с обычной отзывчивостью настояла на том, чтобы немедленно вызвать по телефону своего доктора. «У вас, наверное, какая-нибудь нервная болезнь», – заявила она. Приехал молодой и красивый доктор Ренэ Бадэ, и я ему рассказала о своих видениях.
– У вас нервное переутомление; на несколько дней вам придется уехать в деревню.
– Но у меня контракт на спектакли в Париже, – отвечала я.
– Тогда поезжайте в Версаль – это так близко, что вы можете приезжать в город на автомобиле.
На следующий день мы уже уложили наши чемоданы и готовились сесть в автомобиль. Внезапно у калитки показалась стройная фигура в трауре и медленно стала приближаться. Была ли это игра моего расстроенного воображения или действительно передо мной был призрак, являвшийся мне по ночам?
