– Мы пробовали это года три назад и напились до свинского состояния. Это просто традиция, только и всего. – Волынка… никогда больше!
– Можете вспомнить еще что-нибудь?
– Женщина с длинными вьющимися волосами.
Лицо сыщика оставалось неподвижным, как у каменной химеры.
– Цвет волос?
– Темно-каштановые, кажется. Они свисали кольцами, как у цыганки. Очень бледное лицо.
– Где вы ее увидели? Что она делала?
Эдвард тряхнул головой – насколько это возможно, лежа на подушке.
– Визжала, кажется. Или кричала.
– Как она была одета?
– Не помню, сэр.
– Но это ведь могло быть несколькими часами ранее, и вы не помните, где?
– Да. Нет. Да – в том смысле, что это могло быть. Нет – в смысле, я не помню, почему запомнил ее.
– Что еще?
– Мис… фарфоровая миска, окрашенная чем-то красным… алым. Кровь, льющаяся в миску. Струя крови. – Он ощутил приступ тошноты и закусил губу. Его трясло – он лежал на спине и дрожал, как маленький ребенок.
С минуту Лизердейл смотрел на него, потом встал.
– Спасибо. Мы попросим вас официально ответить на вопросы, как только вы будете в состоянии сделать это.
– Боджли мертв?
Тяжелая голова кивнула.
– Вы упали с лестницы. Он заколот.
– И вы считаете, что это сделал я?
Инспектор Лизердейл застыл как вкопанный. Угроза, казалось, заполнила всю палату.
– Почему я должен считать так, мистер Экзетер?
– Отдельная палата, сэр. Вы сказали, что я не обязан рассказывать вам. Никто не отвечает на мои вопросы.
Человек улыбнулся одними губами.
– Никаких других причин?
– Но я не делал этого! – вскричал Эдвард.
– Пять минут истекли, сэр, – заявила старшая сиделка, дредноутом вплывая в палату с папкой и авторучкой наготове. – Ваше полное имя и дата рождения, мистер Экзетер?
– Эдвард Джордж Экзетер…
Инспектор отодвинул кресло, не сводя глаз с Эдварда.
– Католик или протестант? – продолжала спрашивать сиделка, скрипя пером.
– Атеист.
Она одарила его взглядом Медузы.
– Могу ли я просто написать «протестант»?
Эдвард решительно не намерен был поддерживать любую организацию, терпевшую святошу Роли в качестве одного из своих представителей. Еще одной причиной его нетерпимости был ньягатский кошмар. Кошмар, спровоцированный тухлоголовыми миссионерами, сующими нос в чужие дела.
– Нет, мэм. Атеист.
Она неохотно записала.
– Болезни?
Он перечислил все, что мог вспомнить, – малярия и дизентерия в Африке и полный набор традиционных английских: свинка, корь, коклюш, ветрянка…
Тут он увидел, что полицейский продолжает стоять в дверях, глядя на него.
– Вы хотели спросить что-нибудь еще, инспектор?
– Нет. Не сейчас. С допросом можно повременить, сэр. – Его губы опять растянулись в улыбке. – В обычной ситуации я попросил бы вас дать расписку о невыезде. Однако не думаю, чтобы вы в ближайшие день или два куда-то собрались.
19
Забрезжил серый рассвет, но даже нищие бродяги еще спали, съежившись по подворотням под
