обладал неплохими связями в соседней больнице, куда при необходимости доставляли травмированных, покалеченных или переломанных бойцов. Такое случалось редко, но все же случалось. Там не заявляли в милицию: клуб проплачивал молчание, а пострадавшие – лечение. Фельдшер был свой, проверенный, высокооплачиваемый.
Степан успел шепнуть:
–?Скажи, что с сердцем плохо. Я заплачу!
Фельдшер спокойно слушал сердце лежащего, щупал пульс... Казалось, его не смущал ни рев толпы, ни нервозность судьи, ни возбуждение организаторов. Таких форс-мажорных обстоятельств никто из них не помнил. Поэтому нервничали все. Кроме фельдшера.
–?Сколько? – спросил он одними губами.
–?Полторы, – еле слышно ответил Степан.
–?Две! Сегодня! – шепотом проговорил медик.
–?Добро!
Фельдшер подошел к судье и что-то шепнул ему на ухо. Тот недоверчиво покосился на лежащего Степана и пошел докладывать хозяину клуба: мол, так и так – сердечный приступ. Хозяин скривился: да, неприятно... Хотя, видимо, не поверил. Почему-то не поверил. Ну, да и ладно. Всегда было кем заменить. Одного бойца, как правило, держали в запасе. Он и вышел драться с Витьком.
Дома у Степана все спали, когда они с фельдшером тихонько прикрыли входную дверь и прошли на кухню. Степан, сказав короткое «я сейчас», исчез в спальне. Там он кинулся к комоду. Открыл ящик, в котором было принято хранить деньги. В темноте не нашел. Включил торшер. Увидел конверт. На конверте Дашиной рукой было написано: «Репетиторы». Там лежало шестьсот долларов. Под конвертом – шесть тысяч рублей. Всё.
Пришлось будить жену:
–?Даш, а Даш!
–?Ой, Степа! Вернулся? Слава Богу!
–?Даш, а где деньги?
–?Какие, Степ?
–?Ну, денег же много было. Вчера еще. Я брал на продукты, видел целую пачку.
–?Так я жакет купила. Как раз сегодня. Ты же сам сказал: покупай!
–?Где он?
–?Кто?
–?Жакет!
–?Вон, посмотри! В шкафу.
Степан бросился искать. Жакет был белоснежный! Даже при тусклом освещении мех переливался, манил. Его хотелось трогать, гладить, прижать к лицу. Он казался таким нежным, невесомым, что Даша даже спросонок вновь залюбовалась им. Серебристые застежки, красивая подкладка: все в этой вещи говорило о хорошем вкусе, дорогой цене.
Степан схватил жакет и быстро вышел из спальни. Вдогонку ему неслось:
–?Ты куда?
На кухне он бросил мех на стол. Ночной гость никак не отреагировал.
–?Вот! Возьми!
–?Что это? Зачем?
–?Ну, пока хотя бы...
–?Что-о-о-о? Ты чего мне здесь тряпьем трясешь? Ты мне деньги должен, и нечего изворачиваться!
–?Слышь, братан! Ты пойми! Были деньги, с утра еще... Я сам видел... А жена... видишь... потратила. Возьми! Хорошая вещь! Она дороже стоит!
Фельдшер смотрел на него как на полоумного:
–?Ты что, правда не понимаешь?! Я своим местом рисковал! Я тебя, считай, от гибели спас! Ну, если не от гибели, то от позора уж точно! И заметь, не спрашивал: зачем тебе это? В душу не лез. Ты попросил помочь, я помог!
–?Ну, так все! Так! Только нет ничего другого сегодня. Шестьсот баксов и шуба!
–?Значит, давай вот как: пятьсот баксов беру и это... тряпье твое! В залог. Понял? Принесешь полторы штуки, мех отдам.
На том и порешили.
Степан закрыл за гостем дверь и задумался: а как же он теперь? Где он достанет такие деньги? Биться в ближайшее время нельзя. Да и вообще теперь непонятно, как быть с клубом... Он же подвел людей. Вряд ли ему теперь позволят выступать. Есть, правда, в Москве и другие клубы... Однако там, прежде чем говорить о гонорарах, надо входной билет оплачивать. Если только срочно продать автомобиль. А что? Это выход. Дешево, правда, получится, если срочно. Но другого выхода он пока не видел. За несколько дней можно справиться с этой задачей. И долг отдаст. И жакет Дашкин вернет. Правда, на репетиторов снова надо будет зарабатывать. И машина нужна. Ну, что за жизнь! Только все более-менее начало налаживаться! Только деньги стали появляться! И на тебе! Опять облом! Неужели он на самом деле неудачник?!
С Витькой они вместе служили в Афгане. Пересеклись ненадолго. На полгода, наверное. Невзирая на принятую политику вывода войск из страны, ротация шла до последнего. Людей меняли, переставляли, обновляли. Так что состав менялся, появлялись новые лица. Степану оставалось служить полгода, когда появился Витек. Тот тоже был из офицеров. Добродушный, огромный парень с недюженной силой и веселыми глазами. И если у Степана была кликуха Филолог, то к Витьку сразу приклеилась Глыба, ну, и еще Хохмач. Потому что анекдотов он знал море. Умел их рассказывать. Умел незлобно пошутить над пацанами. С юмором у него все было в порядке. А в условиях войны это не просто плюс. Это одна из составляющих счастья. Когда в окружении есть человек, снимающий напряжение одним веселым рассказом! Когда твою агрессию безболезненно гасят, пусть даже посредством черного юмора! Когда есть возможность переключиться с собственных переживаний на что-то другое! Это счастье! Ведь там, кроме гитары, никаких средств расслабления не было. Ни траву, ни водку, ни курево Степан не признавал. Да, несомненно, все эти средства снимали спазм, иногда выводили из стресса, но... временно, на короткий срок, не решая проблему, а просто заставляя забыться в болезненном и страшном самообмане. И это никак не могло являться спасением! А то искусство, которым владел Хохмач, было и действенным, и абсолютно безвредным.
Витьку стукнуло уже двадцать пять. Почти как и Степану. И, как Степана, его на гражданке ждала жена. Жену Виктора звали Люся. Она не просто ждала возвращения мужа. Она готовилась стать матерью. И соответственно готовилась сделать Витьку отцом. Он переживал, конечно, но особенно этого не показывал. Ждал писем. А письма приходили с опозданием чуть ли не на месяц-полтора. Никаких телефонов, никаких телеграмм. Да и какие телеграммы на линии огня? Сплошная битва. Единственная доступная связь – рация. Но разговор с Москвой по личным вопросам практически невозможен.
Последнее письмо Витя получил от своей Люси больше месяца назад. Она и фотографию свою прислала. Простоволосая девчонка с милой улыбкой, обнимающая округлившийся животик. В глазах, несмотря на улыбку, легкая грусть.
Витька перечитывал то письмо бесконечно. Он, наверное, выучил его наизусть. Мог уже и не читать, а воспроизводить по памяти. Но читал при каждой возможности. Ночами вздыхал, ворочался. Иногда просил:
–?Слышь, Филолог?
–?Да.
–?Как там? Забыл название... Прочти... Мое любимое.
–?Брюсова? Благословение?
–?Во-во!
–?А знаешь, какой эпиграф к этому стихотворению подобрал автор?
–?Не-а.
–?«Да будут благословенны твои руки, потому что они порочны».
–?Вот это да! А кто сказал такое?
