большому счету никакой ответственности. Сплошной отдых и удовольствие. Нет, не будет он ничего менять. Как есть, так и есть. Его все устраивает. И он повторил свой вопрос:
– Даже если в твоей личной жизни произойдут изменения, это ведь не помешает нам встречаться?
– Кто знает? – Она хотела погладить его по голове, уже подняла руку, потом передумала, и как-то застеснялась и этого своего нелепого жеста, и всего затеянного разговора, и всей той боли, которой не смогла скрыть. Все бесполезно, ненужно, банально. Зачем она обнажила свой интерес? Для плевка? Для пощечины? Да, он всегда говорил, что семья для него незыблема, поэтому он не вправе ограничивать и ее выбор, и ее решение о создании собственной семьи (не с ним, разумеется). Все по-честному, все без обмана. Она и не надеялась, и не ждала никогда. Она только мечтала. И вот теперь, когда надо принять решение о замужестве – а замуж-то, видимо, надо – и ребенка поднимать, и опереться на мужнино плечо, а когда-то и в его тени укрыться, да и мужик-то вроде неплохой предложение сделал, – именно теперь рискнула спросить. И зачем? Как же больно, как же нестерпимо жалко свою мечту, примитивную мечту о диване, об утреннем кофе, о возможности в любой момент дотронуться, прикоснуться, прижаться…
День как-то померк. Солнце показалось навязчивым, тепло излишним, летние одежды вызывающими. Что они делают в этом ресторане? Уже давно все съедено, выпито, переговорено, выплакано. Надо же, лучший день – суббота – и вдруг такая тяжесть. И кто это придумал: попытка – не пытка?!
Ну что ж, он свой выбор сделал. Теперь очередь за ней.
С той субботы прошло не так уж много времени, но он очень изменился. Причем неожиданно даже для самого себя. Теперь по субботам он спит допоздна. Ни важный телефонный звонок, ни интересная телепередача не способны разбудить его. Он просыпается после двенадцати, какое-то время потягивается и нежится в постели, потом долго моется и ближе к обеду появляется на кухне. Дочь как-то грубо спросила:
– Па, у тебя климакс, что ли?
Он не обиделся:
– Наверное.
В другие дни недели он выглядит бодрее – это и понятно: работа, общение, движение. Случаются и женщины. Это поддерживает, будоражит. Но именно женщинЫ, а не женщинА. И душа загрустила, даже затосковала, как будто съежилась, как будто захотела спрятаться, укрыться где-то. А где же ей укрыться, когда она везде, внутри всего человека. Кто ее защитит, когда все у нее ищут защиту.
Он поймал себя на мысли, что самое сильное его желание, самое желанное его желание, ежеминутное, навязчивое, неизменное, – это услышать в телефонной трубке: «Привет, Ангел!» Не самому заговорить – сам-то он звонил неоднократно, молчал, как пацан, ей-богу. Она, наверное, догадывалась, несколько раз говорила «але», потом тоже долго молчала, значительно дольше, чем этого требует ошибочный звонок. Они, два взрослых человека, слушали дыхание друг друга, ну она-то ему хоть «але», а он – совсем ничего. Да и что он ей скажет? «Я с ума схожу? Я тоскую? Я не хочу так жить, я хочу быть рядом. Я хочу тебя. Я очень тебя хочу. Я никогда, ни разу за три года не сказал тебе „люблю“. Но я, идиот, люблю тебя».
Но ничего он этого не говорит, звонит, молчит, дышит и мечтает о самых прекрасных словах, которые когда-либо в жизни были обращены к нему, самых прекрасных, самых-самых: «Привет, Ангел!»
Своя история
Когда кто-то начинает плакаться о своей несчастной женской доле, я всегда рассказываю свою историю.
Я прожила с мужем десять лет. И все-то у нас хорошо было, все просто замечательно, единственное – Бог деток не дал. Уж чего мы только не предпринимали, уж на какие эксперименты не шли – ничего не получилось. То выкидыш за выкидышем, то неразвивающаяся беременность, то вторичное бесплодие. В общем, устали, измучились, разуверились. И когда муж сказал: «Ладно. Видно, не судьба. Не будем больше тебя мучить», – я успокоилась.
Успокоилась. Расслабилась. Решила отдохнуть по-настоящему, полноценно и укатила с подругой в круиз почти на целый месяц. Классно мы с ней, конечно, провели время – и мир посмотрели, и шмоток накупили, и знакомства новые завели, но, честно говоря, лучше бы я не ездила.
По приезде муж как-то уж очень виновато выглядел, как будто не очень соскучился, еще где-то месяца полтора-два был самопогружен, немногословен, задумчив, на вопросы мои о его изменившемся настроении отвечал что-то про работу, а потом как обухом по голове:
– Значит так, я встречаюсь с женщиной. Она ждет от меня ребенка.
– Что-о-о-о?
Раньше, когда мне в книгах встречались слова: «ушла земля из-под ног» или «перед глазами потемнело», или «открыть рот от удивления», я считала их преувеличениями, призванными усилить эффект от чьих-то действий или высказываний. В тот момент у меня действительно потемнело в глазах, земля ушла из-под ног и рот открылся от удивления. Никаких преувеличений.
– Твои предложения? – по-деловому спросил он.
– Мои? Какие предложения? Я же жена. Как ты можешь? Как ты мог? О, Господи! – Я не просто зарыдала, я в тот момент умерла. Казалось, это какая-то другая женщина бьется в истерике, заламывает руки, стучит кулаками по столу, а я смотрю на нее со стороны и удивляюсь – чего это она так убивается?!
Муж закурил, достал коньяк себе, мне водку, налил, выпил сам, заставил выпить меня. Тут же еще по одной. Я пью мало и редко, и если пью, то только водку. Она на меня благотворно влияет, очень быстро теплеет в груди, улучшается настроение, появляется легкость в теле. Обычно трех-четырех рюмок мне вполне хватает для бодрости духа, веселого настроя и оптимистической жизненной позиции.
Здесь после двух я просто перестала плакать, сидела тихо, ровно и слушала своего прекрасного мужа.
– Ты хороший человек, ты замечательная женщина, и семья у нас что надо, пусть неполноценная, но дружная. Сколько мы сражались с судьбой, сколько мы боролись за счастье стать родителями. Но, видно, не дано. Я очень устал, я вымотал в этой борьбе всего себя. И когда ты уехала, …ну… так получилось, … не важно как… думал, повстречаюсь, отвлекусь, развлекусь, а она мне такой сюрприз – задержка. Ну я испугался сначала. Что-то надо делать, думаю. А потом она говорит – мол, была у врача, беременность семь-восемь недель. Говорит, буду рожать.
– А я? А мы? А как же теперь?
– Ну вот я и думаю, что у нас есть два варианта – или мы все оставляем как есть, или мы… извини меня… мне непросто произносить эти слова… или мы разводимся.
– А как это мы оставим все как есть? То есть мы с тобой живем, как жили, а она рожает твоего ребенка?
– Ну да.
– И у тебя получаются две семьи?
– Выходит, что так.
– Есть еще вариант – мы живем, как и прежде, а она делает аборт.
– Вот здесь я не вправе ничего изменить. Во-первых, решение рожать – это ее решение. Во-вторых, ты же знаешь, как я хочу иметь детей.
– Ну ведь ты же меня любишь! Меня! Я никогда в этом не сомневалась! – Хотя в этот момент я готова была усомниться не только в этом, а вообще во всех своих устоявшихся жизненных ценностях.
– Да, да, люблю, конечно. За десять лет уже совсем мы сроднились … но давай что-то решать.
– А что решать-то? Отдать тебя ей? Согласиться быть одной из жен? Как из этого можно что-то выбрать? – Я начинала психовать, выпила еще, взяла из холодильника кусок колбасы. Господи, как пьяницы какие-то – то без закуски, то с кусками таскаемся по кухне.
Он подошел ко мне, обнял, прижал мою голову к своему плечу, стал гладить и приговаривать:
– Ну а что делать-то? Даже если мы не хотим, ребеночек родится, я буду вынужден помогать, видеться. Разве тебе легко будет сознавать, что я веду двойной образ жизни? Давай решим по-честному. Купим тебе квартиру, машина у тебя есть. Деньгами я тебя обеспечу. Живи в свое удовольствие. Будем видеться, когда захочешь. Когда захотим, – поправился он. И говорил все тише и тише, гладил по плечу, по спине, убаюкивал, успокаивал, успокаивался сам.
Все так и произошло. Все, за исключением того, чтобы видеться. Я жила в отдельной квартире, ездила
