уж с кадрами.
Мы пошли на голоса. И действительно скоро различили в темноте фигуру Халина. Он увивался вокруг молоденькой пышной блондинки. Увидев нас, старпом сказал торжественно:
– Знакомьтесь, Леночка, – великие мариманы: механик Герасим Гарин и штурман Юрий Булавин. Без них судно ни тпру ни ну. Достойнейшие люди, Леночка, будут вашими попутчиками в жизни нынешним вечером. Весь мир облазили. Им что Лондон, что Гонконг, что Пятихатка – как свои пять пальцев.
Блондинка опять засмеялась, протянула нам по очереди ладонь лодочкой. Как только ладонь Леночки освободилась, Халин схватил ее двумя руками, прижал к губам и громко чмокнул. Леночка недовольно вырвала руку.
– Чего это вы! – сказала она строго.
– Залог будущего! – ответил Халин с откровенно наигранным волнением. – Так мы через час явимся в парадной форме. Чтоб все было люкс, Леночка. Флот надеется на вас.
Девица неопределенно повела головой – то ли просто так кокетливо ее наклонила, то ли кивнула в знак согласия – в темноте было не разобрать.
– Быстрее, братцы! – прикрикнул на нас старпом. – Я умру от долгой разлуки с Леночкой.
И мы потопали восвояси.
– О нас позаботился? – немного погодя спросил Герка.
– А ты про то, как судно в Плимут пришло, знаешь? – сказал старпом тем же тоном, каким говорил с Леночкой.
– Ну?
– Что «ну»? Знаешь или нет?
– Не знаю.
– Так и отвечай начальству. Не знаешь – так слушай. Приходит судно в Плимут. Один морячок, красавец-парень, у зеркала лоск наводит. Тут к нему ханыга подкатывается. «Куда, моряга, мылишься?» Парню лишь бы от ханыги отвязаться, через плечо бросает: «С английской королевой в любовь перекинуться». Ханыга заторопился: «А подруга есть?»
– Намек поняла, – ответил Герка. – Так есть подруга?
– Обещала! Но дело зыбкое, как фундамент из волн морских. Здесь, сам видишь, глушь, по месяцу надо женихаться.
– Так, может, пятки зря не топтать?
– Вот фраер! – возмутился Халин. – Сходим, конечно! У тебя, помнится, про запас нигде дамы не заказаны.
Не только обещанные подруги, даже сама Леночка на свидание не явилась. Мы вернулись на судно, поужинали, распили вино и пошли гулять вдоль Волги, благо здесь дорогу освещали с того берега огни Дубны.
Как бы возмещая ущерб, нанесенный нынешним поражением, старпом без остановки рассказывал о прежних своих победах над женским полом – чем дальше, тем более детально, вино забирало его все сильнее.
Иногда это была краткая информация. Вроде такой:
– Эх, сколько же я дамочек в Архангельске на свою лайбу перетаскал!
Иногда развернутая история:
– Раз шли из Англии. Должны были прямо в Питер. В последний момент приказ – в Ригу, там и разгружаться. А до того нас долго гоняли по морям. Баб три месяца не видели. В Питере меня невеста ждала – красотка. Обидно, что в Ригу завернули. Ну ладно. И там женская порода найдется. Два дня на рейде стояли. Потом разгрузка – тальманить заставили. Я тогда матросом еще ходил. Только на пятый день меня с корешом на берег отпустили. Злости до баб мы за эти дни нагуляли, может, больше, чем за весь рейс. Выходим из порта – навстречу четыре бабы – сорт не первый, не второй, а как раз, что надо. Я подкатываюсь и сходу на абордаж – мол, так и так, девочки, имеются лондоночки. Это кепки такие. На них в то время мода была. С руками отрывали. Мы с другом по сотне их провезли. Шмональщики не заметили – наша добыча, значит. Девицы портовые, про товар осведомлены. «Лондоночки, – говорят, – хорошо, а что вам взамен надо?» Я так и режу: «Вас, красотки!» Они хмыкнули. А потом та, что постарше, спрашивает: «По сколько лондоночек на сестрицу?» – «По паре, – говорю, но насчет хаты сами позаботьтесь». – «Заметано, – отвечает. – Пошли за водкой». Привели они нас в какой-то подвал, склад вроде. Но несколько коек есть. «А где еще двое?» – спрашивают. «А нет, – говорю, – сами справимся». Они опять хмыкнули. А вышло и того интересней. Друг мой выпил и отключился. Я вышел один на четверых.
– Ну и как? – выдохнул Герка. – Справился?
– Не поднимай волну, салага. Говорю ж тебе – три месяца и пять дней страсть копил.
– Да тебе приз должны были дать! – взвизгнул Герка.
– Дали! – сказал Халин мрачно. – Дали приз девицы. Через три дня я ихний приз почувствовал. Месяц потом лечился у частника. Десять лондонок как отрезало. И невеста узнала – отреклась. Жалко – такой красотки больше на моем пути не попалось.
Халин замолчал, а потом добавил с неожиданным оптимизмом:
– Но мы к любви от этого доверья не теряем, за девочками-милками во всех портах шмаляем.
Герка вдруг сказал в каком-то странном порыве:
– Хочешь, расхлебай, я для тебя Есенина заделаю?
– Ага, – сказал Халин, – заделай. Самое время.
И Герка «со слезой» стал выдавать «Я хотел, чтоб сердце билось меньше».
Хотя смысл стихов был диаметрально противоположен заявлению старпома, он почему-то растрогался:
– Ну и молоток! А еще можешь?
И Герка «заделал»: «Что ты смотришь синими брызгами или в морду хошь».
Старпом был в восторге:
– Ну, молоток! Талант, за душу хапает! – Он явно пьянел все сильнее. – С чувством выдал. – И Халин сам неожиданно перешел на стихи. – Нет, он не Байрон, он другой, еще неведомый избранник, по должности – второй механик, но с поэтической душой.
– Спасибо, друг, – сказал Герка. – В самую точку. Как раз про меня.
Мы повернули обратно к нашим судам. За всю прогулку, я, насколько помню, не сказал ни слова. Смешно, признаться, но в тот вечер я настолько был поглощен желанием стать своим в этой компании, что и все рассказы старпома воспринимал просто как забавные морские байки.
«Наш микросоциум»
Еще когда я учился в школе, мы с матерью однажды стали размышлять о том, как лучше назвать наше сообщество. Можно бы, конечно, семьей. Но все же это звучит странно – семья предполагает жену, мужа, а мы оба холостые. Да и разные бывают семьи, иные держатся неизвестно на чем – так, на честном слове, а наше с ней сообщество всегда строилось на таком глубоком духовном единстве, что ни она, ни я совершенно не мыслили жизни друг без друга.
После обсуждений и споров было рождено название «наш микросоциум». Конечно, тоже неточно, но нам понравилось. Во всяком случае, нам было понятно, о чем идет речь, никому чужому мы про свое название не сообщали, потому критических замечаний слышать не приходилось.
Но главное, конечно, не в названии. Главное, что наш микросоциум не раз показал свою абсолютную надежность. Потому оба мы очень им дорожили, берегли и охраняли как могли.
Я рос без отца. Он погиб, когда мне исполнилось четыре года, и я почти не помню его, а представление о нем составил позднее, из рассказов взрослых. Он был физиком-экспериментатором. Высоченный, здоровый парень. Его так все и называли – парнем: он умер в тридцать семь лет. Говорят, был человеком страстным, торопливым, азартным. Азартность и подвела его. Он работал на одном из первых в стране реакторов. И однажды, когда обнаружилась какая-то неполадка, грозившая надолго остановить его эксперименты, сам полез ее исправлять. Словом, получил большую дозу радиации. Единственное, в чем ему повезло – недолго мучился, оттого и остался у всех в памяти здоровым парнем.
Мать десятью годами моложе отца. Когда она родила меня, ей было двадцать три. Когда отец умер – двадцать семь. Почти столько же, сколько мне в то время, о котором я пишу. В таких случаях обычно
