руках.
За девушкой тянется аромат «Chanel Allure» (что говорит не только о деньгах, но и о вкусе).
Гюзель стряхнула пепел в глубокую стеклянную пепельницу, И кто, интересно, из глядящих на Милу догадается, что перед ним представительница древнейшей профессии, проститутка, шлюха, или — Гюрза усмехнулась, вспомнив недавно где-то вычитанное обозначение таких женщин, бытовавшее в девятнадцатом веке, — «мирская табакерка». Ну кто мог догадаться? Разве тот, кто, как и она, не один год профессионально имеет с ними дело. А она, майор милиции Юмашева, распознает теперь ЖЛП (ходила такая аббревиатура в перестроечные годы по милицейским документам и расшифровывалась как «женщина легкого поведения») под любой одеждой, в любой толпе. По множеству мелких примет, по взгляду, по… всего и не перечислишь. А непрофессионалы не поймут. Конечно, помогала ей и интуиция — как оперская, так и женская…
— Привет.
— Привет, как дела?
— Нормально. А у вас?
— Идут. — Вот так вот. Никаких тебе «славянских шкафов», никаких журналов «Огонек» под мышкой.
Просто и обыденно, встретились две женщины.
Кто скажет, что не две подруги? Кто заподозрит у этой встречи второй план?
Мила бросила сумочку на стул. Сняла пальто, повесила на вешалку рядом со столиком.
— Пойду возьму себе что-нибудь. Коньяку не хотите?
— Нет, я с кофе посижу. Денег хватит на коньяк? А то могу ссудить.
— Спасибо, тьфу-тьфу-тьфу, пока при деньгах.
Мила направилась к стойке.
Гюрза познакомилась с Милой так же, как знакомилась и с другими женщинами ее ремесла, — в результате задержания. Случилось это полтора года назад.
Рутинная работа, плановое мероприятие… Два опера, ее подчиненные, выступили в роли клиентов, вызвали двух девочек по одному из газетных телефонов, где «симпатичные девушки помогут расслабиться состоятельным джентльменам». Выбранное «агентство», судя по рекламной площади в газете и расценкам на девочек, сообщенным по контактному телефону, было не из бедных, не из только поднимающихся. Значит, большой штат девочек, хорошая «крыша», клиенты посолиднее.
И значит, никакого урона они «агентству» не на-. несут. Впрочем, никому, по большому счету, Отделение по борьбе с преступлениями в сфере нравственности урона не наносило. Ну, будет составлен протокол, взыскан штраф, и после беседы всех отпустят. Из тех сотен, а то и тысяч девочек, что попадали в милицейские силки, после задержания и задушевной беседы с опером, может быть, одна-две бросали ремесло. Остальные, понеся незначительный материальный ущерб и никакого морального, возвращались к «работе». Все заканчивалось протокольными процедурами, освобождением и еще одной галочкой в плане оперативных мероприятий текущего месяца. Как говорил незабвенный Зиновий Гердт в «Месте встречи…»: «Преступность у нас победят не карательные органы, а естественный ход самой жизни». Уж с проституцией точно карательным органам не совладать…
Так что «посадка» максимального количества девиц облегченного поведения целью оперов не являлась: как желающих влиться в трудовые ряды проституток, так и вакантных мест было предостаточно — древнейшая профессия, сами понимаете… (Другое дело, что многие из задержанных гетер становились осведомительницами сыщиков, «барабанами», и очень часто помогали органам раскрыть — а то и предотвратить — массу преступных, как принято выражаться, деяний.) Зато если девочек раскрутить на показания против их сутенеров (каковых они защищают со всем пылом и даже любят кормильцев), то это чистая победа: сутенер без разговоров отправляется на пятилетнюю отсидку с конфискацией по двести сорок первой УК, и ни один адвокат его не вытащит. Конечно, освободившееся место тут же займет другая фирма с каким-нибудь завлекательным именем типа «Мирабелла», но это уже второй вопрос. Придет время — прикроют и ее, и следующую. И так, в общем-то, до бесконечности.
Так вот, Милу задержали. Вместе с еще одной девицей, коллегой по ремеслу, вместе с сутенером, привезшим девочек и получившим за них деньги, вместе с шофером, которому уж вообще ничего не вменить. Задержанных доставили в отдел. Как всегда, со жрицами любви беседовала Юмашева.
Мила сидела нога на ногу, с отрешенностью во взгляде отвечала на протокольные вопросы. Попытки разговорить Милу не удавались, а Гюрзе хотелось разговорить. И чем дальше, тем больше крепло у нее убеждение, что это необходимо сделать, необходимо «достучаться» до девушки, вызвать на откровенность. Зачем?
Юмашева почувствовала в сидящей напротив женщине надлом. Словно душа той, как ветка дерева, сломана бесповоротно, без возможностей срастись, обрести утраченную цельность, держится на последнем лоскутке. Почувствовала, потому что и сама много повидала, и — главное — у нее не пропало желание заглянуть человеку в глаза, влезть в душу. Понять. Кстати, если пропадет желание копаться в чужих душах, умах и белье, то, считай, ты кончился как опер. Потребность все для себя выяснить, раскопать, разузнать (пускай это сегодня и не нужно, и неизвестно, пригодится в дальнейшем или нет) — вот что отличает настоящего опера, «мента по жизни», от человека случайного. У самой Юмашевой после двенадцати лет работы в органах эта потребность приняла уже гипертрофированную форму. Даже проводя отпуска в санаториях, даже на расслабляющих теплых морях она не могла успокоиться до тех пор, пока про всех не узнает: кто с кем романы крутит, кто с кем дружит, кто лидер в этой и той компании, у кого что на уме. Сыщик — это образ жизни. Образ мыслей.
Разговорить Милу не удавалось. Гюрза предположила, что мешает казенная обстановка, которая, кажется, так и шепчет: «А ну-ка, раскалывайся».
— Есть охота, — Гюзель захлопнула папку, убрала ее в стол. — Пойдем перекусим. — И пошутила:
— По дороге сможешь убежать.
В кафе (в том самом, где спустя полтора года она будет беседовать с молодым оперативником Виктором о деле Марьева) за чашкой кофе, рюмкой коньяка и бутербродами они с Милой говорили ни о чем, просто за жизнь, как женщина с женщиной. Беседовали, снова брали коньяк и кофе (причем тратилась исключительно Юмашева, и не из соображений расположить к себе девицу угощать себя она не позволяла никогда, полагая такие деньги грязными). Пепельница быстро наполнялась сигаретными окурками. Алкогольный дурман и сизый табачный дым растопили ледяную — схему «опер — задержанный», на ее место пришло что-то совсем другое… Больше двух часов проговорили они тогда.
Мила рассказала о себе.
Обыкновенная история. Вчерашняя школьница приехала в Петербург из Екатеринбурга учиться.
Поступила в ЛИАП. Жила пять лет в общаге. Зацепиться за город не удалось, хотя куда менее симпатичные, тоже иногородние подруги нашли себе городских мужей с пропиской, а она, дуреха, влюбилась в мальчика из Владимира, студента Педагогической академии, проживавшего в соседнем корпусе студгородка, и прожила эти пять лет с ним.
После учебы он вернулся во Владимир, а она осталась. Ей не хотелось уезжать из Питера, она решила, что как-нибудь устроится здесь. Торговала в каких-то ларьках, продавала овощи на рынке, снимала комнату в коммуналке, безденежье и одиночество. Разумеется, в конце концов она очутилась на панели. Обыкновенная история… Нет, не совсем.
Гюрза слушала, и ей вспомнилась фраза, кажется, Цветаевой: «Помочь можно только богатому, спасти можно только сильного». Сказано, конечно, сильно, но, увы, в корне неверно. Потому что в реальности дела обстоят с точностью до наоборот.
И все эти сопливые истории об очарованных красивой и легкой жизнью наивных дурочках, которые подаются в проститутки, а потом прозревают, но уже поздно, — все это беспардонная ложь.
Проститутка (в полном смысле этого слова, разумеется, а не пятирублевая привокзальная шмара) есть женщина необыкновенных ума, таланта и силы. И на фиг ей сдались любые спасение и помощь. Она с самого начала знала, на что и ради чего идет (ради чего? — только и исключительно из-за денег, других вариантов нет). Ум? Ум требуется, чтобы выжить в «теплой» компании «коллег», а попросту говоря, в банке с пауками и из низшей касты рублевых девочек перейти в валютные. Талант?
