вдвоем. Не будет никого. Только мы. Двое влюбленных. Два взгляда, два сердца. Единый ритм. Одна жизнь.
Звонок, приехала мама. Я чмокнула теплую материнскую щеку и выскочила за дверь. Успеть бы на маршрутку. Успела. Все успеваю. Было бы желание. В салоне много пассажиров. Слышалось чье-то тяжелое дыхание, прерывистое сопение, кто-то негромко говорил по телефону. Но реальность не касалась меня. Чужие нервы и слова оставались за невидимым стеклом. Я жила по другим правилам, нежели другие люди. И это случилось недавно. Я сделала свой выбор. И сразу выросла, обошла и даже превзошла обыденность. Стала выше, взрослее, мудрее, старше.
Над «Максихаусом» развевались флаги. Флагшток гордо вздымался над зданием. На автомобильной стоянке стояли машины. По ранжиру, строго в ряд. Ровные линии «Мерседесов», джипов, «Лексусов». И один «Запорожец». Предмет насмешек глупых обывателей. У входа никого. Никакого Горова. И даже Черникова не видно. Могли бы встретить. Я усмехнулась. Ценный работник вернулся с лесозаготовок. Из полей пришел. Где цветы и карнавалы, оркестры и овации, медали и ордена? Ничего такого явно не предвиделось. Охранники как-то странно посмотрели на меня, но пропустили. Молча, без слов, без пропуска. Странные какие-то. Я обернулась. Оба оруженосца тупо уставились в мою спину, будто увидели меня впервые. Будто я не Настя Розанова вовсе, а редкий музейный экспонат. Я и есть экспонат, с выставки же иду. Сердце неровно забилось, но я всяческими способами пыталась успокоить его. Тренинг. И еще раз тренинг. Ничего не случилось. Ничего. Мне никто не звонил. На открытие выставки руководители компании не приехали. А я даже не обиделась. Слишком заняты господа хорошие. Бизнес есть бизнес. Зато я избавилась от беды. Научилась защищать свою честь. Больше ничего страшного со мной не случится. И сегодня я встречусь с Горовым.
Но меня поджидал сюрприз. Да еще какой! Вместо Марка Горова я увидела себя. Да-да. Себя. Во весь рост. На стене бизнес-центра красовался огромный плакат. На этом плакате фотограф изобразил влюбленную пару. Я и Ниткин. И Ниткин нежно прильнул ко мне, пребывая в сладостной истоме. Страстный поцелуй. Томное объятие. Синие глаза мачо наполовину прикрыты длинными ресницами, из-под них выглядывает неземное блаженство. А я смотрю на него, во взгляде нега и грусть, будто я ласково отзываюсь на призывный взгляд. И еще в моих глазах пенно струится восторг, скрывается нежная покорность. Чушь, ерунда, бред какой-то! Да никакой покорности не было. Во мне в ту секунду роилось отвращение, ненависть и отчаяние, я только что вернулась из квартиры Ниткина, где совершала преступные деяния, в переводе – благородные действия по отмыванию чести. Во мне клокотала ярость, трепетали все нервные окончания от страха, от ужаса содеянного. Ведь я всегда была примерной девочкой. А Ниткин в этот миг был целиком поглощен девицей в кожаных трусах. В его глазах плескалась и клокотала тривиальная похоть. И Алексей не притворялся. А мастерство талантливого фотографа заключалось в том, что он сумел вытащить из наших глаз то, чего не могли увидеть посторонние. Он вытащил подсознание на поверхность. И запечатлел его на плакате. И не только мое подсознание. У Ниткина оно тоже имеется. Фотограф получил огромные бабки. В этом не было сомнений. Наверху бликовала яркая надпись: «Так мы отдыхаем!» Стенгазета, забытый жанр. Запахло стройотрядами и комсомольскими собраниями. Это уже из разряда прошедшей юности моей мамы. Но ушлый Черников еще застал те времена, он тогда был подростком. Успел ловкий мальчик набить руку на бойких стенгазетах.
– Красивый снимок, впечатляет, не правда ли? – услышала я.
Я резко обернулась. И пошатнулась. Едва устояла на ногах. За спиной стоял Марк Горов. Мрачный, тяжелый, непримиримый. Твердый. Скала, а не человек. Такой не умеет прощать.
– Случайно, в клубе, фотограф, Леша Ниткин, я, мы, ошибка, – дрожащим шепотом пробормотала я.
Я вся пылала. Лоб покрылся испариной. Руки дрожали. В голове царила пустота. В затылке нарастала тупая боль. Мне хотелось объяснить Марку, что я ни в чем не виновата. Но Марк Горов укрылся от меня спиной. Он уже был далеко, очень далеко, уходил от меня в никуда. В вечность. И я ничего не могла сделать. Ничег-г-го-о-о… Денис Михайлович Черников добился желаемого результата.
Еле-еле передвигая ноги, я добралась до офиса. Шумно, весело, ослепительный свет. Никакого страха и отчуждения. Смех. Чайник. Банка с вареньем. Ниткин с компьютерными играми. Взрывы, разрывы, гнойные нарывы.
– Ниткин, какая же ты сволочь, просто редкая сволочь! – сказала я.
Тихо произнесла, почти шепотом, но в офисе наступила тишина. Умолкли разрывы бомб и снарядов, почему-то заглох кипящий чайник, никто уже не сопел, не хрипел. Сотрудники вообще не дышали. Даже компьютеры не гудели. Все ждали продолжения концерта. Но продолжения не последовало. Я уселась за свой стол и погрузилась в работу. А работы много, нужно было зарегистрировать все договоры, сверить счета, пронумеровать документы, подшить в папки, скалькулировать проценты, сосчитать доходы, просчитать убытки, спрогнозировать прибыль. За десять дней я выдала на-гора миллионы рублей. А свою работу необходимо красиво представить, это и станет моим продолжением скандального спектакля. Небольшая презентация успеха выстроилась в пирамиду папок, стопку сводок, накладных, расчетов и других документов. Получилась внушительная гора. Но что-то мучило меня, не давало покоя. Я встала, походила по офису, пытаясь разобраться в себе. Горов? Нет. Не Горов. Марк подождет. Это сложно, очень сложно, я отложу все мысли о нем на потом, на когда-нибудь. Черников? Нет, не Черников. С ним и так все ясно. Ниткин? О господи, только не это! Тогда что? Коллеги удивленно смотрели на меня, а я все ходила и ходила, считая шаги, выискивая причину беспокойства. Наконец успокоилась, остановилась, нашла причину. Она здесь, рядом, со мной. Это та самая серая девушка со страшными пятнами на лице. Она ненавидит весь мир из-за этих гадких пятен. Когда кто-то ненавидит окружающий мир, то страдает все человечество в целом. Ведь его люто ненавидит индивидуальная особь. Надо избавить нашу планету от общей ненависти. Я подошла к соседке и склонилась над ней:
– Пойдем, вместе пообедаем, я приглашаю.
Девушка покрылась алыми лепестками. Над серыми пятнами показались красные маки смущения. Серая девушка сразу похорошела. И не сказала мне: дескать, с какой стати, почему и зачем, не пойду, много работы, некогда и так далее. Нет, она ничего такого не сказала, молча оделась, и мы вышли на улицу.
– Меня Настей зовут, а тебя? – сказала я.
Мы только что прошли мимо злополучного плаката. И меня вновь заколбасило. Жуткий снимок. На месте Горова я бы тоже не простила. Превратилась бы в монолитный камень, соляной столп. Такое не прощается. Можно было проклинать и ненавидеть Марка Горова, но он прав в своей неприступной безжалостности. Ведь если бы на этой же стене я увидела плакат с его изображением в подобном ракурсе, я бы вычеркнула свой дивный сон из памяти, стерла его, смыла, вычистила, вывела соляной кислотой. Я старалась перевести мыслительный процесс в другой режим, переключая его на серую девушку. Щелк- щелк-щелк. Ничего у меня не получается. Мыслительные жернова вновь закрутили волынку с Горовым. Прямо наваждение какое-то. Я и люблю его за то, что он такой непримиримый и твердый, с этим все ясно, но как мне жить дальше без его любви? Это же нестерпимо, невозможно вынести.
– Людмилой зовут, Люда я, – сказала пигментная сослуживица.
И она стала мне ближе. Я уже знала имя девушки. Еще час общения – и мы породнимся, станем подругами. Людмила не блещет красотой, она злая, недобрая, вся в пигментных пятнах, но именно такая подруга мне подойдет как раз под мое настроение. Я злилась на себя, на весь мир. И Людмила оказалась крайней. Мне хотелось избавиться от раздражения. Если я помогу несчастной девушке, значит, я еще не утратила способности к преодолению собственного бессилия. И я могу и в состоянии перешагнуть через слабость. Не перешагнуть – перепрыгнуть. И в этом заключается сила духа. Сейчас или никогда. Если мне удастся возвыситься над злобой и раздражением, стать сильнее – это качество поможет мне выжить, добиться успеха, дождаться прощения. Но ведь прощать меня не за что! Но так вышло, так определили наверху, что я должна заработать прощение. Так вышло. И ничего не поделаешь. И нечего злиться на весь мир.
– Люда, а ты хочешь превратиться в красавицу? За десять минут, – как будто невзначай предложила я невзрачной Людмиле за обедом.
Девушка набрала каких-то тарелок, много-много, и долго и нудно разбиралась с ними, переставляя, вытаскивая одну, пряча подальше другую. От такого питания все тело покроется язвами и струпьями. В один миг. Не только у девушки, даже у юноши. Жареные колбаски, кетчуп, горчица, майонез, картошка, капустный
