Эрмитаже как научные сотрудники. Их деятельность, разумеется, курировал КГБ.
Теорию и методологию своей работы эти специалисты взяли из статьи академика Лихачёва «Житие чудотворной иконы». С 1928 года по 1931 год Дмитрий Лихачёв был узником Соловецкого лагеря для политзаключённых. Там его и заинтересовал феномен чудотворных икон, благо, советский режим ни в грош не ставил их святость и тем самым облегчил доступ. Работу об иконах Лихачёв завершил лишь в 1943 году, в эвакуации в Казани. До 1990 года эта работа носила гриф секретности, но и после того, как гриф сняли, не была опубликована.
— Чудотворные иконы — тоже ваши объекты?
— В принципе, да, — кивнул Роман Артурович, механически сдвигая ногой с пути ржавый погребальный венок. — Хотя ими занимается РПЦ, что вполне естественно. Дело в том, Кирилл, что чудотворные иконы — самый распространённый пример культурного артефакта, наделённого трансцендентными свойствами, правда, в случае иконы они трактуются как сакральные. А Церковь первой и разработала механизм нейтрализации подобных артефактов. Так что если Персей — первый дэнжеролог, то Церковь — первый институт дэнжерологии.
— И какой механизм нейтрализации чудотворной иконы?
— Перемещение в храм. Церковь сознательно внедрила в паству мысль, что держать чудотворную икону дома — грех, хотя божий дух дышит где хочет. Но просителей чуда у такой иконы храм сам по себе программирует на этику добра.
— Ничего себе — этика добра у псоглавцев! — возмутился Кирилл.
Ему уже не было страшно. Рядом с Романом Артуровичем страх как-то развеивался, что ли. Или нет: Роман Артурович умел объяснять, почему страшно, и страшное переставало пугать. Хотя про Псоглавца Роман Артурович пока что ничего не объяснил.
— Давайте разберёмся, — охотно поддержал Роман Артурович. — Во-первых, изображение Псоглавца находится в храме иного культа, да?
— Ну, да. Это раскольничий образ.
— А во-вторых, в сакральном смысле раскольники не отличались от никониан. Бога они все понимали одинаково. Различия были в обрядах и в общественном укладе. У раскольников — самоуправление и личная свобода, у никониан — бюрократия и крепостное право. Так что раскольничьи феномены — гражданские. Раскольники выдавали их за церковные, чтобы лишний раз не злить светскую власть.
— Что же, на Псоглавца, что ли, не молились? — удивился Кирилл.
— Святой Христофор — объект веры. Псоглавец — замаскированная под него общественная функция. Кто он, по-вашему, Псоглавец?
— Он?.. — Кирилл колебался: говорить ли? — Он бог конвоя. Он преследует тех, кто убегает из мира раскольников.
— Так, — кивнул Роман Артурович. — Но вы сузили ареал Псоглавца. Он ведь нападает не только на раскольников.
Роман Артурович был прав. Лиза крестилась двуперстием, но Лёха с головой собаки напал на неё не за веру, а за то, что она уезжала поступать в институт. И отца у Лизы псоглавцы убили за то, что он хотел перевезти семью в город, а не за веру. Инок Христофор растерзал брата за любовь. Торфяные гапоны грызли зэков за побег. А Валерий с Гугером?.. Они погнались за Кириллом, чтобы вернуть вещь.
— Атака псоглавцев — вовсе не месть за веру. — Роман Артурович внимательно глядел на Кирилла. — Псоглавец — пограничник. Он охраняет границы локусов. То есть поведенческих зон. Разных зон. Уголовного лагеря. Деревни Калитино. Раскольничьего скита. Или города Москвы, Кирилл. Жертвы псоглавцев — нарушители норм своей культурной зоны. А какая зона — это не важно.
— Нарушил норму — это…
Да, ведь он
— Псоглавец фиксирует не систему ценностей раскольников, а их поведенческую стратегию: покарать отступника. Это поведенческая стратегия сторожевой собаки — догнать и разорвать беглеца. А прав беглец или не прав, собаку не интересует.
Кирилл и Роман Артурович миновали перелесок. Впереди за пустошью под звёздами светлели крыши деревни Калитино. Окна не горели, трубы не дымили, собаки не лаяли. Теперь понятно, почему в Калитине нет собак. Потому что они есть. Это псоглавцы.
— Пойдёмте обратно, — предложил Роман Артурович.
Они развернулись.
— Но ведь Псоглавец не сходит с фрески, да? — спросил Кирилл. — Это люди превращаются в псоглавцев и гонятся за убежавшими. Так?
— Видимо, так.
— А кого фреска превращает в преследователя?
— Видимо, кто подвернётся. У кого и так есть мотив преследовать.
У Годовалова был мотив догнать Лизу, подумал Кирилл. Обида и ревность. Мотивом для убийцы Николая Токарева вполне мог быть заказ Шестакова. А мотивом для Валерия и Гугера — выкуп автобуса.
Кирилл долго молчал. Песок дороги мягко хрустел под ногами.
— Но почему — псоглавцы? — наконец спросил Кирилл. — Почему — оборотни? Ведь Лёха, Валерий или Гугер не были раскольниками! Да им вообще было плевать и на историю деревни, и на историю раскола! Годовалов — круглый идиот! Почему же получилось по-раскольничьи?
— Я ведь прослушал ваши разговоры, — напомнил Роман Артурович. — Я понимаю, что на вас подействовали аргументы Валерия. И сейчас вы спрашиваете: откуда псоглавец, культурный герой, если здесь нет культуры? Однако у Валерия ортодоксальные представления о бытии культуры. Валерий говорил: культура либо есть, либо её нет. — Роман Артурович усмехнулся. — То есть культура как беременность. Но есть формы существования культуры, о которых Валерий не знает. Можно попробовать рассказать вам, Кирилл, об одной из таких латентных форм. Получится очень вульгарная теория дэнжерологии. Желаете узнать? — Роман Артурович посмотрел на Кирилла.
— Давайте. Может, пойму.
Они шли через кладбищенский лесок, и странный дэнжеролог излагал Кириллу странные вещи. Культура, говорил Роман Артурович, это совокупность определённых стратегий изменения, постижения или отражения мира. Это особым образом организованная информация. А вот что такое информация, никто до сих пор не знает.
Дэнжерология зиждилась на утверждении, что информация имеет ещё и физическую природу. Как свет, который и электромагнитная волна, и поток фотонов, то есть сразу и нематериален, и материален.
В материальном измерении культуру, то есть информацию, можно заархивировать, как файл с текстом в программе Word. И флэшкой, то есть хранителем файла, обычно является некий артефакт той самой заархивированной культуры. Скажем, фреска Псоглавца.
— Такой носитель мы называем английским термином «сабджект», — пояснил Роман Артурович. — Парфенон — сабджект античности, а Витрувианский человек — сабджект Ренессанса. Пирамиды — сабджекты Древнего Египта, а «Слово о полку Игореве» — сабджект Древней Руси. Шапки шаманов — сабджекты языческих культур, фильм «Аватар» — сабджект новейшей эпохи, а Псоглавец — сабджект культуры раскола.
Пока что Кирилл всё понимал. Культура — это информация, информацию можно записать, запись — это сабджект, артефакт.
Но дело было не в сабджекте, а в окружающей его среде. Если она была органична культуре сабджекта, то сабджект по мере надобности легко можно было разархивировать и заархивировать обратно. Но если окружающая среда была неорганична или даже агрессивна, то сабджект становится опасен для людей. И к нему следовало подпускать только сапёров культуры — дэнжерологов.
Сабджект напомнил Кириллу какого-то дикого зверя вроде бизона. В прерии, наверное, к бизону можно было подойти и даже покормить, а в городе бизон обезумеет, понесётся и начнёт бодать всех
