Инна ничего не слышала; то есть она слышала тугие порывы ветра, сухое шуршание поземки, постукивание камней под ногами, собственное дыхание, но Заварзин, конечно, имел в виду что-то другое. Они простояли целую минуту не шевелясь, когда до них донеслось — теперь уже явственно — лошадиное ржание.
— Ага! — выдохнула она и от внезапно нахлынувшего волнения ухватила Заварзина за рукав.
Заварзин стал шарить в карманах, засуетился, торопливо поднял руку. Вслед за негромким хлопком выстрела вверх со свистом взлетела ракета. Сбитая ветром, она вспыхнула и по крутой дуге ушла в сторону, неся в пятне света густой ливень снегопада.
— Пошли! — Заварзин почти побежал, прыгая с камня на камень, оступаясь на громыхающих плитах. Инна тоже побежала, но тут же упала, больно ударилась коленом.
— Дайте руку! — требовательно оказал Заварзин, крепко ухватил ее за кисть, потянул за собой.
Вскоре они различили смутный силуэт лошади. Она стояла без движения, и лишь когда люди подошли к ней и осветили фонариком, она вяло повела головой; блеснул выпуклый глаз, она снова тонко заржала.
— Наш Буланчик! — выдохнул Заварзин и позвал: — Буланчик, Буланчик!
Лошадь встрепенулась, сделала шаг, передние ноги ее подогнулись: она не могла ступить. Шерсть на брюхе смерзлась, ноздри были забиты ледяными пробками, она часто и мелко дышала сквозь зубы, беспрестанно вздрагивала кожей. Побитые в кровь копыта заледенели, сделались толстыми, как пеньки.
— Будем выводить из курумника, — оказал Заварзин. — Берите за уздечку, не давайте пока ступать. Упадет, тогда не подымешь.
И он тут же стал выворачивать из снега плиты, стлать перед Буланчиком: Буланчик заволновался. Инна сняла рукавичку, погладила лошадиную морду. Потом Заварзин потянул Буланчика за уздечку, тот опробовал копытом плиту, ступил на нее и осторожно, дрожа и всхрапывая, пошел.
Вскоре осыпь кончилась, и Буланчик под рыхлым неглубоким снегом почувствовал ровную прочную землю.
Заварзин вынул из рюкзака моток шпагата, обвязал лошадь поперек брюха. Взявшись за это кольцо с обеих сторон, они пошли. Буланчик брел трудно, однако уверенно, чутьем выбирая ровные мелкоснежные места.
Часа через два, когда Инна едва держалась на ногах, Буланчик остановился перед низким, смутно чернеющим между деревьев строением. Луч фонарика из рук Заварзина прыгнул на грубо ошкуренные, сучковатые бревна, высветил полузасыпанную снегом дверь с вбитой наискосок плотницкой скобой — вместо ручки.
VI
Нары тянутся от стены к стене, занимая добрую половину зимника. В ящике с землей на тонких рахитичных ножках гудит раздутая жаром печь, истекают лужицами дрова. Лампа-семилинейка на горбатом простенке меж двух оконец цедит неровный мигающий свет. Пахнет горячей окалиной печи, керосином, горьковатым смоляным духом пихтовых поленьев.
Инна сидит на краешке нар, поджав ноги, сгорбившись; толстый, свитер, который великоват ей, топорщится, обвисает на рукавах и груди. Лицо ее, нахлестанное ветром, горит, она то и дело трогает его ладонями.
Заварзин выволок из-под нар ящик с катавшимися по дну двумя десятками картофелин и теперь в одной рубашке-ковбойке, присев возле печи, сосредоточенно режет дряблые клубни — на правах хозяина готовит ужин.
Отвернувшись к стене, Инна потихоньку задирает узкую штанину. Под самой чашечкой ссадина; лизнув палец, она осторожно смачивает сбитое — жжет!
— Что, ушиблись? — спрашивает вдруг Заварзин.
— Да нет, не очень… — Инна торопливо опускает штанину.
— Возьмите в рюкзаке бинт, перевяжите. Или вам помочь?
— Спасибо, я сама.
Боль в перебинтованной ноге заметно стихает; Инна смотрит на заварзинский взъерошенный затылок, на спину с шевелящимися под застиранной рубашкой лопатками и неожиданно ловит себя на мысли, что ведь ей предстоит провести с ним в этой глухой избенке ночь — с человеком, которого она, в сущности, абсолютно не знает.
Впрочем, что это такое — знать человека?
На третьем курсе института их группу отправили осенью в колхоз, на уборку. Пришлось всем ночевать на зерносушилке, под длинным открытым навесом, в скользкой колючей соломе. Только парни легли по одну сторону, девушки — по другую. На «стыке» оказались Инна и Витька Глотов, веселый разбитной парень, который, впрочем, всегда относился к девчатам сдержанно и даже сухо.
С вечера все много острили, пели песни, рассказывали анекдоты, а потом затихли, уснули. Среди ночи Инна проснулась оттого, что кто-то положил руку ей на грудь. Она поняла — рука Витькина. Думая, что это у него случилось нечаянно, во сне, Инна осторожно сняла ее и чуть отодвинулась. Через минуту рука опять зашарила по ней, теперь уже с определенной настойчивостью. Отодвигаться было некуда — рядом посапывала подружка. Инна снова убрала Витькину руку и теперь уже не отпускала ее, сжав в запястье.
Под навесом раздавалось легкое похрапывание и сопение двух десятков человек, изредка шуршание соломы, сонное бормотанье. Витька подсунулся к ней, и она вдруг почувствовала, что он дрожит, как в ознобе. Легко освободив свою руку, он обнял ее, прерывисто задышал ей в шею. Она осторожно, но настойчиво отталкивала его, боясь разбудить соседей. До конца ночи, с небольшими передышками, шла эта молчаливая игра. Когда Витька уж очень больно обнял ее, она торопливо шепнула: «Сейчас я разбужу ребят». Витька затих. Тогда она потихоньку встала и перебралась в дальний угол.
…Из воспоминаний ее вывел голос Заварзина:
— Прошу вас, ужин готов.
На колченогом столе, прибитом для прочности прямо к стене, дымился котелок картошки, стояли две раскрытые банки консервов, хлеб и пачка нераспечатанного сахара. Инна, прихрамывая, подсела к столу. Заварзин спросил:
— Как самочувствие ноги, товарищ следователь?
— Нормальное, товарищ начальник.
— Ну, какой же я для вас начальник?
— А какой же я для вас следователь? — усмехнулась Инна, одергивая сползающие рукава и берясь за нож.
— Гм… кто же мы тогда?
Уловив в его голосе усмешку, Инна сказала:
— Скорее всего — друзья по несчастью.
— По несчастью — это верно, — согласился Заварзин. Не вставая с места, он подтянул с пола рюкзак, стал рыться в нем. — Только ведь несчастья, я думаю, не будет.
— Вы обрели уверенность с тех пор, как мы заблудились?
— А, вы, значит уловили? — Заварзин вытащил наконец фляжку, нерешительно поболтал ее содержимое, для чего-то посмотрел на свет. — Ну что ж, нет худа без добра — лошадку отыскали. А она у меня на балансе, немалых рублей стоит.
Инна едва не поперхнулась.
— Лошадку! Немало рублей! Мы, по-моему, человека ищем.
— Человек найдется. — Заварзин покосился на девушку, булькнул фляжкой и несвойственным ему просительным тоном сказал: — Вы разрешите?
— Пожалуйста. Это, конечно, водка?
