течение длительного времени он жил в бункере, где узнавал обо всех неудачах и успехах только по телеграфу и по радио, а не из бесед с очевидцами». Показателен анализ медицинских материалов, сделанный Ги-зингом в 1945 г., где описано состояние Гитлера после 20 июля 1945 г. В нем, в частности, говорится: «Гитлера нечасто удавалось переубедить». Это было почти невозможно даже в медицинских вопросах, «когда факты однозначно свидетельствовали против него». На основе его «конституциональной психопатии и связанного с ней твердого убеждения, что он все знает и умеет лучше других, возникла тяжелая нейропатия. Одним из признаков этого… было то постоянное преувеличенное внимание, которое он уделял деятельности своего кишечника и желудка. Сюда же можно отнести и то, что он часто щупал пульс… а также его постоянные мысли о скорой смерти. Он неоднократно говорил осенью 1944 г., что ему осталось жить 2–3 года… Еще одним признаком была его постоянная бессонница, на которую почти не оказывали воздействия медикаменты, а также распорядок дня, составленный вопреки всем законам физиологии, когда ночь превращалась в день, а день в ночь… Несмотря на то что после ночного обсуждения обстановки он еще один-два часа пил чай, он все же не мог уснуть, несмотря на большую усталость. В то же время он энергично отказывался от длительных прогулок, которые могли бы вызвать физиологическую потребность в сне». Тот факт, что он начиная с 1942 г. ставил несгибаемую выдержку и упорство выше гениальных стратегических планов, а по мере продолжения войны все чаще восхвалял фанатичную волю, отражает взаимосвязь между его болезнями и положением на фронтах. Хотя его ум вплоть до самой смерти оставался ясным и острым, но с 1942 г. он утратил гибкость. Заранее составленные «программы» и сформированные в прошлом мнения все в большей степени доминировали над реальностью и выдвигаемыми ею требованиями. Под конец Гитлер признавал только те события и ситуации, которые укладывались в сложившуюся у него общую картину. Насколько далеко это заходило, демонстрируют протоколы совещаний от 23, 25 и 27 апреля 1945 г., где, в частности, говорится: «Продвинуться вперед может только тот, кто собирает всю силу в кулак и атакует как сумасшедший!» Всего за неделю до того, как Красная Армия, насчитывавшая 2,5 миллиона солдат, 41 600 орудий, 6250 танков и 7560 самолетов, нанесла удар по немецким оборонительным порядкам, в которых было задействовано всего 44 630 солдат, 42 531 ополченец фольксштурма и 3532 члена гитлерюгенд и других вспомогательных формирований, лишь половина из которых была вооружена винтовками, водрузила советское знамя над рейхстагом в Берлине и начала поиски его трупа, Гитлер все еще ссылался на Клаузевица, рассуждал о разногласиях между союзниками, надеялся на военные успехи фактически уже давно не существующего рейха, передвигал армии по зеленому сукну стола, проявлял беспокойство по поводу добычи нефти в Австрии, отдавал ничего не значащие распоряжения и планировал стратегические операции, которые ввиду сложившейся обстановки можно было приписать лишь пациенту сумасшедшего дома.
Утверждение Перси Эрнста Шрамма, что Гитлер в результате кризиса на Восточном фронте зимой 1941 — 42 гг., катастрофы под Сталинградом, капитуляции в Северной Африке и других военных поражений очень изменился и стал «упрямее и, как он сам выражался, фанатичнее», настолько же не соответствует фактам, как и точка зрения Варлимонта, что после изменения характера войны не могло быть и речи о «внезапном снижении уровня руководства». Гитлера изменили не военные события, а течение болезней, которое оказывало влияние на ход войны, что осознавал и сам Гитлер. Не случайно он постоянно беспокоился о состоянии здоровья Муссолини, которое он считал «решающим» фактором в оценке развития событий в Италии (а следовательно, и всего военного союза). Его собственное самочувствие в принципе никогда (за исключением конца 1944) не отражало военного положения. Так, он порой выглядел заметно подавленным и усталым и говорил о предчувствии смерти, когда у него были все основания для радости, например в начале августа 1941 г. после взятия Смоленска. С другой стороны, он относительно неплохо выглядел, когда немецкие войска терпели поражение на фронтах, как это было в 1941 г. в Африке. Серьезные неудачи под Гондаром в Абиссинии, в Тобруке, Бенгази, Бардии и Соллуме не оказали заметного влияния на его физическое состояние. И наоборот, весной 1942 г., когда его болезни обострились, Роммель добился больших успехов и находился на пути в форт Бир-Хашейм, который 11 июня был захвачен немцами. Тяжелое воспаление мозга, которое он перенес вскоре после этого в Виннице,[354] оказалось решающим моментом. С тех пор у него больше не возникало стратегических идей, и даже планы военных операций он излагал только в общем виде.
Неудачи и поражения всегда лишь на короткое время выбивали Гитлера из колеи. Сильных изменений личности они у него, по всей видимости, не вызывали. Он довольно легко и быстро перенес смерть матери, отказ в приеме в Академию изобразительных искусств, крах своих идеалов в 1918 г., провалившийся путч 1923 г., некоторые разочарования в ходе выборов во времена Веймарской республики и ряд тяжелых военных поражений в годы второй мировой войны. За исключением смерти Гели все это не оставило на нем видимых следов. Покушение Штауфенберга, которое, с одной стороны, нанесло ему множество физических повреждений, а с другой — даже принесло ему на некоторое время облегчение состояния здоровья, он стряхнул с себя, как Кейтель пыль с мундира после взрыва. Переводчик Муссолини слышал, как Гитлер сказал во время приема дуче вскоре после покушения, что ему жалко только испорченных новых брюк. В течение 5 недель он полностью восстановился после событий 20 июля 1944 г.
Лишь немногие критически настроенные личности из непосредственного окружения Гитлера осознавали, что он уже в 1942 г. был совсем не тем человеком, который создал НСДАП, взял власть в 1933 г. и целенаправленно усиливал ее, в 1939 г. начал войну и вел ее до 1941 — 42 гг. с неожиданным успехом. Некоторые из них, в том числе, как ни странно, и Генрих Гиммлер, пришли поэтому к убеждению, что Гитлер в корне изменился и его вряд ли можно считать нормальным. Поэтому его необходимо было отстранить от власти или даже устранить физически. К лету 1942 г. относятся первые попытки борцов сопротивления по созданию подходящих взрывчатых веществ для покушения, которое должно было устранить бесповоротно «свихнувшегося» Гитлера. Уже в то время, как Гитлер 1.8 августа 1942 г. писал «приказ № 46», в котором указывалось на необходимость «усиления борьбы с бандитизмом на востоке», где возлагал на Генриха Гиммлера полную ответственность за борьбу с бандами в рейхскомиссариатах и накопление и анализ опыта в области борьбы с бандитизмом, Гиммлер и его начальник разведки Вальтер Шелленберг встретились в полевой ставке Гиммлера в Виннице на Украине и, как сообщил Шелленберг в 1956 г.,[355] разработали план отстранения Риббентропа и лишения Гитлера власти, который предусматривал, что Гиммлер займет место фюрера и начнет мирные переговоры с западными союзниками. Утверждение Безыменского, что Гиммлер, Шелленберг и Вольф, вступая в контакты с западными странами, действовали по заданию Гитлера,[356] не соответствует действительности.[357] Разумеется, Гитлер не был осведомлен и о том, что Гиммлер, присягая ему 25.7.1942 г. в верности и преданности и сообщая, что благодаря его заслугам уже 4500 голландцев, 200 швейцарцев и 250 шведов проходят военную службу в рядах ваффен-СС, одновременно интересовался у своего личного врача Феликса Керстена, можно ли «с полным основанием утверждать, что фюрер душевнобольной».
Гитлер не был «душевнобольным», как полагал Гиммлер, хотя его аргументы, поведение и решения уже в 1943 г. порой давали основания для таких предположений. Они стали следствием того факта, что болезни лишили его ум гибкости и очень ускорили отдельные проявления старения. Так, например, он переоценивал силу своей воли, с помощью которой прежде добивался удивительных результатов, но которая во время войны должна была стать источником поражений, если противопоставлять ее действиям противника без учета обстановки. Характерна в этом отношении его реакция на совещании 20 мая 1943 г., в котором принимали участие Кейтель, Роммель, Варлимонт, Хевель, Шмундт и Шерф. Когда обсуждался вопрос переброски дивизии «Герман Геринг» с Сицилии, Гитлер категорично заявил: «Самое главное — это не паромы, а воля». Он отказывался в сложных ситуациях учитывать в должной мере намерения и силу противника. Легендой является утверждение, что он всегда очень быстро принимал смелые военные решения. Насколько смело, рискованно и авантюристично он принимал политические решения и действовал до 1939 г. (например, в ходе оккупации Рейнской области и Австрии), настолько же медлительно и нерешительно он поступал как полководец (если не считать норвежской кампании). В качестве военачальника он вовсе не был похож на человека, который «атакует как сумасшедший». Он обычно уклонялся от принятия военных решений, которые ему не нравились из-за большой степени риска. Если обстановка складывалась таким образом, что эти решения были неизбежны, он оттягивал их до последней возможности, что зачастую давало возможность противнику укрепить свое положение или подготовиться к
