принял Штегера после 1933 г., затем в течение нескольких последующих лет купил шесть его картин, позировал ему для портрета, но не возвращался в разговоре к событиям 1919 г.
Заключение специалистов не смогло убедить Гитлера, который был занят в это время образовательной работой в армии и не мог уделять достаточно времени искусству, наверстать наконец то, чего не удавалось сделать раньше. Политика, которой он живет, служа в рейхсвере до апреля 1920 г., совершенно захватила его. Занятия живописью превратились в случайный заработок. Лишь изредка, в минуты отдыха и разрядки, во время ожидания, перед едой в ресторане, во время телефонных разговоров, он рисует на меню и листках бумаги. В результате из-под его пера выходят порой портреты Генриха Шлимана, Рихарда Вагнера, Валленштейна и самого Адольфа Гитлера, меткие карикатуры. До самой смерти карандаши и бумага для этих целей всегда лежат у него на столе. Когда двадцатилетний студент-правовед Генрих Хайм, увлекающийся искусством потомок знаменитого химика Юстуса фон Либиха, а впоследствии стенографист большей части застольных бесед Гитлера, знакомится в июле 1920 г. с ответственным за пропаганду в немецкой рабочей партии (ДАЛ) Гитлером спустя три месяца после его увольнения с военной службы, у него отнюдь не возникает впечатления, что тот занимается политикой лишь временно и против своей воли, а в душе остается художником.[86]
Альберт Шпеер, который, подобно Троосту, Гислеру и Брекеру, нередко встречался с Гитлером как с «коллегой», которому обстоятельства помешали стать художником и архитектором и который, «к сожалению, вынужден был заниматься политикой и воевать», даже после своего освобождения из тюрьмы для военных преступников Шпандау был все еще убежден, что Гитлер всю жизнь прежде всего был художником.
«Я стал политиком, — рассказывал Гитлер в ночь с 25 на 26 января 1942 г. в ставке «Вольфсшанце», — против своей воли. Политика для меня — это только средство достижения цели. Есть люди, которые считают, что мне трудно будет оставить эту деятельность. Нет! Это будет самый счастливый день моей жизни, когда я уйду из политики и оставлю за спиной все заботы, мучения и огорчения. Я сделаю это, как только после окончания войны решу свои политические задачи. 5 — 10 лет после этого я буду приводить в порядок и записывать свои мысли. Войны приходят и уходят. Единственное, что остается, это культурные ценности. Отсюда и моя любовь к искусству. Музыка, архитектура — разве это не те силы, которые указывают путь грядущему человечеству?» Уже в первой части «Майн кампф» он слегка касается своих планов: «То, что в античные времена находило свое выражение в виде Акрополя или Пантеона, — писан он в 1924 г., начиная проектировать крупнейшее здание всех времен и проводя первые расчеты, — в средние века облачилось в формы готического собора. Эти монументальные сооружения возвышались подобно гигантам над мешаниной фахверковых, деревянных и кирпичных домов средневекового города и становились символами, которые и сегодня, когда рядом с ними все выше вырастают многоэтажные дома, определяют характер и облик городов. Соборы, ратуши и крытые рынки, а также оборонительные башни — это видимые признаки концепции, которая, по сути дела, являлась античной. Насколько же жалким стало сегодня соотношение между государственными и частными постройками. Если Берлину выпадет судьба Рима, то потомки с удивлением узнают, что самыми грандиозными творениями нашего времени и самым характерным выражением культуры наших дней были магазины нескольких евреев и отели нескольких компаний». Порой действительно может показаться, что Гитлер стал политиком только для того, чтобы претворить в жизнь свои грандиозные архитектурные планы.
Насколько он всегда в душе оставался архитектором, доказывает тот факт, что даже во время второй мировой войны он постоянно разрабатывал новые и совершенно не отвечающие требованиям момента планы и пытался претворить в жизнь старые. «Даже в самые напряженные минуты жизни государственного деятеля, — сообщает Криста Шредер, — он находил время для того, чтобы поупражнять свой талант. У него всегда на письменном столе под рукой лежала стопка бумаги для зарисовок, на которой он в свободные часы рисовал все, что попадало ему на глаза». Если после Сталинграда он отказался от прослушивания по вечерам пластинок с симфониями Бетховена, Брукнера и Листа, песнями Гуго Вольфа и Брамса, опереттами Легара и Иоганна Штрауса и операми Вагнера, кое-какие из которых он прослушал до 140 раз, он не оставил занятий живописью и архитектурой. Даже в марте 1945 г., за четыре недели до самоубийства, он увлеченно занимался деревянной моделью Линца, застроенного по его плану. Если изображать отношение Гитлера к архитектуре по методу биографов, которые заняты не поиском новых источников и доказанных исторических фактов, а только «новой интерпретацией» устных рассказов, хотя они уже давно разоблачены как фантазии, выдумки, предположения и фальшивки, то можно даже развязанную Гитлером в 1941 г. войну с Россией изобразить как особую меру для воплощения своих архитектурных планов. Значительно больше, чем важные проблемы, которые возникали в ходе войны, его, например, до июня 1941 г. тревожил тот факт, что Сталин собирался воздвигнуть в Москве в честь Ленина Дворец съездов высотой более 300 метров.[87] Имея отношение к архитектуре, он понял намерение Сталина как перечеркивание своего собственного плана построить самое большое сооружение в мире — разработанную им еще в 1924 — 25 гг. во время работы над книгой «Майн кампф» монументальную куполообразную постройку с отверстием для света диаметром 46 метров и высотой 220 метров, внутреннее помещение которой имело невероятный диаметр — 250 метров (внутри него могли стоя поместиться от 150 до 180 тысяч человек). Имея такие размеры, это сооружение примерно в семнадцать раз превзошло бы объем церкви св. Петра. Лишь после начала войны с Советским Союзом Гитлер вновь обрел спокойствие, по рассказам Шпеера, которому тот с видимым облегчением сообщил, что отныне с планами Сталина по строительству в Москве навсегда покончено.
Шпеер, который в отсутствие своего хозяина приходил в ужас от размеров этой постройки, рассказывал в 1966 г.: «Этот зал вовсе не был бредовой выдумкой, не имевшей надежд на осуществление». В то время как он произносил эти слова, его американские коллеги Ллойд, Морган, Уилсон, Моррис и Крейн при сотрудничестве с нью-йоркскими архитекторами Прегером, Кавенафом и Уотербери, имевшими опыт строительства громадных сооружений, возводили в Хьюстоне, штат Техас, купольную постройку, которую в мире специалистов назвали «удивительной даже для Америки» и о которой говорили только в превосходной степени, хотя ее размеры далеко уступали разработанному Гитлером более чем 40 лет назад сооружению, а конструкция была очень простой и довольно невзрачной.
Купольная постройка Гитлера должна была иметь в диаметре 250 метров, а «Астродом» в Хьюстоне всего 214 метров.[88] Сооружение Гитлера в Берлине, в котором мог поместиться высотный дом в 56 этажей, должно было иметь в высоту 220 метров, из которых высота самого купола составляла 122 метра. В техасском здании высота от пола до верхушки купола в общей сложности составляет всего 70 метров. Зал в Берлине был рассчитан на 150–180 тысяч человек, а в Хьюстоне — на 66 тысяч.
То, что это здание, строительство которого должно было начаться в 1940-м, а закончиться в 1950 г., интересовало Гитлера не только как картинка, но и как техническая и архитектурная проблема, не составляет секрета. Сегодня достоверно известно, что он не только интересовался этими подробностями, но и детально владел ими.[89] Спустя несколько лет после разработки им этого проекта конструкторы мостов освоили аналогичную технику по перекрытию купольных сооружений такого размера с помощью стальных и железобетонных конструкций. Когда Шпеер, который в том числе построил новую рейхскацелярию в Берлине, здание партийных съездов в Нюрнберге и германский павильон для Всемирной выставки в Париже 1937 г. и которого Гитлер считал гениальным архитектором, высказал намерение возвести купол без применения стальных конструкций, Гитлер обратил его внимание на то, что ремонт возможных повреждений, нанесенных, например, авиабомбами, будет невозможен, если не применить стальной каркас. Шпеер понял его правоту и учел это замечание в дальнейшей работе.
Многие специалисты в области строительства, которые работали с Гитлером после 1933 г., давали положительную оценку его архитектурным способностям, причем не изменили своего мнения и после 1945 г. В их числе можно назвать Пауля Трооста, Пауля Гислера и Альберта Шпеера. Они были потрясены знаниями Гитлера, его интуицией и концепциями. Шпеер, хотя и был очень озабочен сразу после выхода из тюрьмы для военных преступников тем, чтобы его высказывания о Гитлере совпадали с показаниями на Нюрнбергском процессе, заявил в 1966 г.: «Я не могу исключать, что он (Гитлер. — Прим. автора), был бы заметной фигурой… в ряду других архитекторов. У него ведь был талант». У секретарши Гитлера, присутствовавшей при многих разговорах и лично знавшей многих людей, которые после смерти Гитлера «забыли», как все обстояло на самом деле, сложилось впечатление, что познания Гитлера в вопросах архитектуры были «поразительны». «Я видела многих знаменитых архитекторов, —
