протягивает коробочку мне. В ней лежит маленький серебряный кулон на тонкой цепочке: плоский цветок лилии. Лепестки покрыты белой эмалью. Пестик и тычинки, крохотные прожилки искусно выполнены из серебра.
— Спасибо. Это очень мило.
Я немного вожусь с застёжкой, надевая кулон на шею. Поправляю волосы.
— С чёрным очень хорошо, — одобряет Батори. От того, что он сидит так близко, у меня кружится голова.
Или от двух бокалов шампанского. Я совершенно не умею пить.
И уж совсем не знаю, почему, но я его спрашиваю:
— Можно… я вас поцелую? В губы. Один раз.
Второй раз — да, точно, второй раз в жизни я вижу растерянного Ловаша Батори.
— Лили… я не уверен, что это будет правильно.
— Это просто поцелуй. И никто не узнает. А цыганам главное, чтобы всё было тихо.
— Да, но… я имел в виду… у вас же есть Кристо.
— При чём тут мой «волчонок»?
— Он не говорил вам?
— Говорил что?
Батори раздумывает.
— Когда увидите его… спросите, почему он просил вас пока не ехать в Кутну Гору. Это не то, о чём вам должен сказать кто-то ещё.
— Я спрошу. Батори… Ловаш. Сейчас я спрашиваю вас. Можно… я вас поцелую? Подождите! Я вам обещаю… клянусь… если вы согласитесь… я буду участвовать в вашем обряде.
— Но… один раз?
— Да. Просто один поцелуй. Настоящий. В губы.
— Хорошо.
Он смотрит на меня, ожидая, когда я возьму то, что попросила — но я просто парализована его согласием. Я не могу пошевелиться, только гляжу в ответ. Проходит не меньше минуты, пока он понимает, что со мной происходит. Тогда он притягивает меня к себе, обнимая, и касается моих губ своими. Мягко, нежно; потом крепче, уверенней — да, так мне нравится больше, и я нахожу смелость ответить. И его губы, и его руки, и его тело — очень тёплые, почти горячие. От этого жара голова кружится ещё сильнее; я чувствую, как кровь приливает к лицу. Рот и язык Батори отдают шампанским. В отличие от Кристо, изображавшего поцелуй в переулке, он не гладит меня. Но его руки и пальцы сжимают меня то крепче, то мягче, и мне это очень, очень нравится. Чёрт, мне это не просто нравится — я схожу с ума, меня колотит! Поцелуй длится долго, очень долго — но увы мне, не бесконечно. Батори отстраняется от меня. Мой первый порыв — прижаться к нему, обнять его. Но мне удаётся сдержать себя.
— Наверное, мне лучше пересесть… А вам — поесть, — говорит вампир и действительно возвращается на свой диванчик. Теперь мы снова разделены столом. Мне неловко, и я вижу, что ему тоже. Он касается согнутыми пальцами губ, словно хочет вытереть их и не решается, и смотрит на меня… нет смысла себя обманывать — он смотрит на меня с жалостью. Я утыкаюсь в тарелку с уже почти холодным жарким.
— Я должен уехать. Сегодня в десять у меня поезд. Но мы увидимся. Незадолго до равноденствия.
— Хорошо.
— Не стесняйтесь пользоваться моей… сетью. Пожалуйста.
— Хорошо.
— И… давайте я сразу дам деньги, — Батори вытягивает бумажник, вынимает несколько крупных купюр.
Я зажимаю их в ладони, не зная, куда положить. Подумав, затыкаю за лямку бюстгальтера. Не в туфлю же совать…
— Вы даже оружия с собой не взяли?
— Если бы я оказалась одна против группы — не было бы смысла.
— В таком случае я прошу вас не ходить одной.
— Хорошо.
Мой праздничный ужин заканчивается в молчании. Батори вызывает мне такси, но я выхожу немного раньше, чем надо. Оказывается, после шампанского меня сильно укачивает.
Когда я открываю дверь в номер, то обнаруживаю, что Кристо не спит. И он очень зол. Кузен сидит на диване, скрестив руки на груди, и сверлит меня взглядом.
— Ммм, я немного пьяна, — признаюсь я. — Но это просто шампанское. В честь моего дня рождения. И я принесла деньги.
Я кидаю свёрток из банкнот на диван рядом с Кристо.
— Это как-то связано с тем, что от тебя пахнет мужским одеколоном и… самкой? — мне кажется, или он с языка скусил совсем другое слово, более кинологическое?
— Это не мужской, это одеколон Батори.
— Ты оставила меня здесь одного, спящего, чтобы пойти развлекаться с Батори? Я уже недостоин присутствовать на твоих праздниках, да? И недостоин находиться в безопасности?
Да, у него действительно есть повод злиться на меня.
— Извини.
Я иду в ванную, чтобы выполоскать рот после поездки. Когда я возвращаюсь, кузен сидит в прежней позе. Деньги валяются рядом с ним — не похоже, чтобы он их попробовал хотя бы пересчитать.
— Если ты настроен поговорить…
— Настроен.
— … то у меня к тебе есть вопрос. Почему нам нельзя ехать в Кутну Гору?
Ого! Кажется, у меня сегодня день растерянных мужчин. Сердитая поза Кристо расползается, как намокшая газетная бумага. Он наклоняется, оперевшись локтями на колени, сцепляет руки и пристально на них смотрит, будто проверяет — крепко ли? В результате мне приходится созерцать его белобрысую макушку.
— Лилян… Помнишь, ты, когда мы под дождь попали, говорила, что семья найдёт тебе в мужья какого-нибудь убогого? — собравшись то ли с духом, то ли с мыслями, спрашивает Кристо.
— Хочешь сказать, мне уже кого-то нашли?!
— В общем, да. Меня.
Чёрт. Мне надо присесть. Я делаю несколько неверных шагов к кровати и падаю на неё.
— Так. Хм… Не можешь мне налить вина?
— Да. Сейчас.
Он двигается чуть торопливей, чем обычно; вынимает из бара бутылку, стакан. Слегка разбавляет вино минералкой — из красного оно превращается в розовое. Можно подумать, такая я пьяная стану со стакана чистого вина.
— Спасибо.
Я пью кислую, чуть пузырящуюся жидкость, пытаясь собраться с мыслями.
— Так… можно с самого начала?
— А что считать началом?
— Ну… например, почему я последняя, кто об этом узнаёт. Даже Батори — и тот в курсе. Но не я.
— А он откуда?
— Видимо, кто-то из «волков» его семьи тоже знал. Вопрос не в этом. Почему ты мне сразу не сказал?
— Сначала я думал, что ты знаешь. Это казалось таким очевидным. Помнишь, мы с тобой танцевали на Пасху? Так танцуют только помолвленные. Если, конечно, не на сцене.
Я вспомнила хихикающих Илонку и Патрину.
— Но ведь и брат с сестрой могут…
— Могут, но… в общем, все это восприняли именно как танец жениха и невесты. А потом я понял, что
