Она повернулась к Раллю, звенящим голосом спросила:
— Ралль! А ты почему молчишь? Ты-то ведь знаешь… Не молчи. Скажи им. Тебя они послушают.
Но Ралль не разжал губ. Он не знал, он просто чувствовал в отчаянной тишине, что ему плохо. А будет еще хуже. На мгновение Линка в его глазах слилась с поверженной в прах эриннией. Она искала его взгляда. Но Ралль не поднял глаз, не шагнул навстречу. Не столько из опасения выглядеть смешным, сколько из страха выйти в мир с неточными, неопределенными мерками — ощущением и настроением. Нужно было сделать усилие, чтобы покинуть стандартный поток чужих мыслей и удобных поступков. А у него на такое усилие уже недоставало решимости. В чем-то он предавал сейчас и Ростика и Линку. И все же не мог заставить себя вмешаться.
— Ну, братцы, довольно слов! — Шеф благословляющим жестом воздел длань. — Теперь я просто обязан выбить лирические сомнения из наших рациональных душ. Иначе я перестану себя уважать. А эмоции, девушка, сохрани для Джеральда. У него на них больше прав. Давайте, коллеги!
Ростик подпрыгнул, завис в метре от пола, скрестил руки на груди. Психологи ринулись к нему, спинами загородили от настойчивых Линкиных глаз.
— Я не хочу-у! — закричала девушка, утыкаясь Раллю в плечо. — Задержи их, Ралль! Запрети…
Ралль машинально погладил ее по голове — отстранение, даже равнодушно, как мимоходом утешил бы незнакомого плачущего ребенка. Он ничего не понимал. Какая-то стена встала между ним с его работой и Линкой с эринниями. Стена становилась тем неразделимее, чем крепче втискивалась Линка в его плечо. Он нащупал на Линкиной шее тоненькую платиновую цепочку, на которой — он знал — висит серебряная скифская монетка. Накрутил цепочку на палец. Отпустил. Поверх тугого узла Линкиных волос смотрел и смотрел в «манин» экран.
Психологи раскачали Роську, метнули за окно. Кое-кто высыпал следом — снижались, кувыркались, приплясывали на лету. Но фигурка в профессорском свитере вытянулась, стремительно обогнала всех. Истошный вопль прорезал двор.
— Ого! Шеф в своем репертуаре.
— Что ни спуск, то экспромт!
— Ха-ха, в этот раз он даже клумбу не пощадил.
Роськино тело проломило зелень, скомкалось, врываясь в мягкую почву, смешалось с изломанными и опрокинутыми цветами. Медленно, в два движения выпростал головку с необлетевшими лепестками алый тюльпан…
Маргарита подлетела первой, повисела над клумбой, подняла к небу застывшее, без выражения лицо. «Маня» на весь экран выхватила ее потерянные глаза, в уголках которых быстро накапливались слезинки. И за эти вот глаза, за эти слезы Ралль сразу простил ей все ее дурацкие выходки. «Обыкновенная баба, — подумал он. — Влюбленная, сентиментальная, гордая, а все равно баба!»
Как в замедленной съемке беззвучно опрокинулся желтый кубик с отпиленной гранью. Эринния надломилась. И тихо повалилась на пол. Остальные уже лежали в марсианской пыли, бессильно разбросав мохнатые листики-руки.
— Все. Доигрались, — бесцветно сказала Лина.
Она стерла что-то невидимое с лица и тяжело пошла прочь, мимо нехотя расступавшихся психологов. Дверь отворилась, выпуская ее из лаборатории, долго не закрывалась.
— Прощайте, одинокие нестандартщики. Не обижайся, Ралль.
…Однажды она уже уходила. Справа была серая стена дома. Слева — стена деревьев. Асфальт слезился под ногами, мелким туманом сочились сумерки.
— Дай мне что-нибудь на память. Я должна быть сильной.
Он порылся в карманах.
— Вот. Хочешь?
Серебряная скифская монетка с портретом царя.
— Спасибо. Я повешу ее на цепочке. Как старинный медальон.
Она коснулась мокрой рукой его щеки:
— Уходи. Ты первый, слышишь?
Он не ответил.
Линка повернулась. И пошла между стенами. Между домами. И между деревьями. Ветер качал провода, и фонари скорбно кивали в такт ее медленным шагам. У одного фонаря был плохой контакт — маленькая искорка то вспыхивала, то гасла. Ралль смотрел на Линкину мальчишескую спину, на гладкие высокие волосы, на ее совсем не эталонные ноги. И слушал сердце. Когда боль стала невыносимой, Линки уже не было видно.
«И не надо. Не надо!» — убеждал он себя, насильно выпрямляя мускулы лица, закаменевшие в гримасе улыбки.
И боль прошла. Остались только дождь и одинокая искорка.
Но тогда она уходила не навсегда. Еще не было эринний, не было предательства, не было любви, через которую необходимо перешагнуть.
Ралль сделал два шага к двери, остановился, обвел глазами лабораторию. Ничто не нарушило тишины. «Маня» смотала лабиринт, и Мими, цокая коготками, юркнул в норку, подобрал бесполезный хвост.
— Но почему, почему? — с силой произнес Эдик, горбясь над пультом.
Да какая разница, почему? Может, прохудились гермески. Или Ростик не уравнял поле. Или на долю секунды поверил Линкиной интуиции. Какая теперь разница? Причины — это дело не их лаборатории.
Огненные камышинки одновременно дрогнули, выпрямились, умоляюще свели свои говорящие листочки. Но Ралль видел одну — побелевшую, в опрокинутом желтом кубике, припорошенную высыпавшимся на линолеум красноватым марсианским грунтом. Роськина эринния совсем по-человечески не перенесла этой нелепой, случайной, невозможной в нашем мире и все-таки состоявшейся смерти.
Их назвали эринниями не в память об эриниях, богинях мести. Но что-то от овеществленного проклятия в них несомненно было. Древние почитали эриний и как богинь раскаяния. Но совсем под другим именем.
Под каким — Ралль не вспомнил.
Примечания
1
О мертвых следует говорить хорошее или ничего.
2
В рассказе процитированы образы из стихотворений Лорки, Аполлинера, И. Бродского, диалоги из книги К. Чуковского «От 2 до 5».
