сумел и полетел дальше, вниз, на тротуар… приземлившись на что-то лохматое и мягкое, взвизгнувшее и вывернувшееся из-под Андрея с нечеловеческой ловкостью. Ласковин упал на спину на заснеженный тротуар и оказался между двух огней. С одной стороны — оскорбленный и разъяренный кобель — кавказская овчарка, с другой — не менее рассвирепевший (негодяй чуть не убил крошку-медвежонка!) владелец.
Пистолет Ласковина (как и следовало ожидать!) при падении вылетел из кобуры и оказался в недосягаемости. А клыки «кавказца», напротив, в непосредственной близости. Что за собачья ночь!
Пока Ласковин примеривался, как половчее перехватить брызжущую слюной медвежью морду, с неба упала помощь. Вернее, еще один недруг. Бультерьер.
Вякнув, как лопнувший резиновый шланг, «бронебойный» пес на трех лапах с рычанием бросился на Ласковина. Но при этом совершенно напрасно проигнорировал своего сородича. Пасть «кавказца» открылась на неимоверную ширину, и рыжий буль оказался схвачен им поперек туловища на расстоянии вытянутой руки от Ласковина. Однако пес-боец пощады не попросил. Зарычав еще более злобно, он как-то ухитрился вывернуться (вся спина уже в крови) и капканом вцепился в мохнатую шею «кавказца». Все. Им больше не до Ласковина!
Оставался хозяин, но и тот мигом забыл об Андрее. Подскочив к сцепившимся псам, он с остервенением принялся лупить поводком по захлебывающемуся от ярости клубку. Сомнительно, чтобы хоть одна из собак почувствовала эти удары или услышала его истошные вопли.
Ласковин поднял пистолет и, прихрамывая (все-таки потянул ногу), припустил к своей машине. Сворачивая, оглянулся. Из подъезда выбежали несколько человек и устремились к дерущимся собакам и пытающемуся их разнять мужчине. Андрея они не заметили.
Машина Ласковина оказалась на месте, и примерно через час он уже ставил ее рядом с «Волгой» Сарычева.
— Ну как? — спросил отец Егорий, когда Ласковин вошел в гостиную.
«Не спал, — подумал Андрей. — Меня ждал».
— Да никак!
Он плюхнулся в кресло и, сняв носок, начал массировать поврежденную ступню.
— Ага, — сказал Потмаков вроде бы даже с удовлетворением. — Значит, не убил.
— Не убил, — согласился Ласковин. — Сначала рука не поднялась, хотя мог, а потом… в общем, не получилось!
И с ожесточением стал растирать кожу, пока она не стала красной.
— Не огорчайся, — проговорил отец Егорий. — Не смог… и хорошо.
— Да уж! — сердито сказал Андрей. Отец Егорий поднялся, подошел, погладил Ласковина по спине.
— Все к лучшему, — мягко сказал он. — Стало быть, Бог указует нам: неверен сей путь.
— И что же? — спросил Андрей. — Так все и оставим?
— Нет, не оставим. Бороться будем, но… иначе. Убеждением. Словом. Обличать будем. Дела темные на свет выносить. Вот так! — Голос стал тверже. — Пусть люди знают, что сатана творит, и не поддаются! А силой… Нет!
— Люди! — желчно произнес Ласковин. И замолчал. Сам-то… опозорился!
— Что с ногой? — спросил отец Егорий.
— Связки потянул. Пустяк. Что же, отец Егорий, значит — все?
— Да! — решительно сказал Потмаков. — Все! Завтра отцу Серафиму позвоню: пусть других судий ищет! А сейчас помолимся — и спать!
Он встал, расправил плечи, вздохнул… и словно сбросил с себя непомерный груз. Всё!
Андрей же чувствовал горечь и пустоту. Ему было бы совсем скверно, но… У него была Наташа!
Глава двадцать четвертая
— Глинтвейн, — сказала Наташа, ставя на маленький столик глиняный кувшин. Запах корицы, муската и горячего вина наполнил комнату. Глиняный кувшин, толстостенные керамические чашки, огромные яблоки, зеленые и красные, виноград. Фрукты привез Андрей. И вино тоже. Но другое. Глинтвейн — это Наташина идея.
— Мы должны отпраздновать! — заявила она.
— Что именно? — поинтересовался Ласковин.
Приобретение машины? Непобедоносный финал их с отцом Егорием борьбы или то, что ему не удалось стать убийцей?
— Весна! — сказала Наташа. — Весна пришла! Разве ты не почувствовал?
— Ах да, верно!
Андрей вспомнил теплый ветер, овеявший утром его лицо. И то, как быстро стаял снег на улицах, — остались лишь черные холмики по краям тротуаров. И впрямь весна!
— Да, — сказал он. — Праздник! Наливай!
Откуда Наташе знать о поражении Андрея, если он никогда и не говорил об этом?
Ласковину вспомнился разговор, вернее, два телефонных разговора, поставивших знак многоточия в их тайной миссии.
Первый — с отцом Серафимом. Второй…
Ласковину пришлось дважды напомнить Потмакову, что тот собирался сообщить однокашнику о своем решении. Странно. Вчера Андрею показалось: Игорь Саввич не склонен тянуть время. А уж о твердости отца Егория, сделавшего выбор, и говорить нечего. Наконец разговор состоялся. Ласковин, взяв трубку параллельного телефона, слышал его во всех подробностях.
— Это я, — сказал отец Егорий, когда его однокашник поднял трубку. И замолчал.
— Слышал, слышал, — раздался на другом конце провода напористый говорок. — Так и предполагал, что это — твоя работа.
(«Знает! — подумал Ласковин. — Откуда?»)
— Ну не огорчайся, ничего. В другой раз выйдет! Вы его…
— Не будет другого раза! — перебил Потмаков. И отец Серафим умолк. Ласковин слышал, как оба священника дышат в трубки. Первым не выдержал отец Серафим.
— Почему не будет? — совсем другим голосом спросил он.
— Потому что — все! — резко ответил Потмаков. — Подумал я и решил: не подобает мне, православному клирику, этим заниматься!
Андрей видел, что отец Егорий готов к возражениям, он чувствовал в Потмакове нарастающий заряд ярости…
Но отец Серафим спорить почему-то не стал. Спросил только:
— Ты ведь не из-за трудностей отступаешься?
— Нет!
— И, конечно, не из-за денег?
— Да уж конечно! — буркнул отец Егорий.
— Ну хорошо, — согласился отец Серафим. — Неволить тебя не буду. И разубеждать — тоже, знаю нрав твой. Нет так нет. Но уж не откажи, сделай милость, выполни последнюю просьбу!
— Это какую? — насторожился Потмаков.
— Пустяк. Я дам тебе телефон, позвонишь, скажешь: я — Инквизитор. Да, да, именно так: я — Инквизитор. Но сначала позови Михаила, непременно Михаила. Он спросит — ты ответишь. Вот и все.
— А зачем это? — с подозрением спросил Игорь Саввич.
— А затем, — сердито произнес отец Серафим, — что от твоей слабости дело наше умереть не должно!
— Не слабость это! — проворчал Потмаков. — Ладно, позвоню. Давай телефон!
— Крутит он что-то, — произнес Ласковин, когда Игорь Саввич положил трубку.
— Господь с ним, — махнул рукой Потмаков. Он и не надеялся, что разговор выйдет таким
