Два шага на небеса

– А это газетная вырезка!

Я взял из рук девушки влажный квадрат, напоминающий раскисшую салфетку. Развернув, я прочитал небольшую заметку под заголовком «ГОТОВЫ ПРОДАТЬ ИСТОРИЮ».

«Сенсационная находка кипрских археологов – золотая этрусская пластина – была продана на минувшей неделе на аукционе в Бостоне за 800 000 долларов. Покупатель, не назвавший свое имя, дал короткое интервью журналистам, из которого можно сделать однозначный вывод: историческая реликвия, способная пролить свет на многие тайны Этрурии, вряд ли когда-нибудь займет свое место среди музейных экспонатов. В лучшем случае, как сказал анонимный коллекционер, он продаст заинтересованным музеям мира лишь фотографии уникальной находки».

– А это какой-то ребус! – сказала Лора. Она забыла о газетной вырезке и протянула мне фотографию, которая привлекла ее внимание. Наверное, снято было в гостиничном номере, причем камерой, закрепленной на дверном косяке, и при помощи автоспуска. Об этом можно было догадаться по тому, как снимок был скадрирован: треть его левой части занимал размазанный контур двери, который в перспективе становился все более резким и заканчивался изогнутой дверной ручкой; внизу снимка торчали две головы уже легко узнаваемых персонажей: Челеша-отца и Челеша-сына, а все оставшееся поле фотографии занимало темное окно. В его углу сидело большое белое пятно – блик от фотовспышки. На заднем плане, за окном, отчетливо просматривалась башня с острой крышей и большими часами с мутными светящимися цифрами, напоминающая лондонский «Биг-Бен». Единственная стрелка указывала строго вверх – значит, снимок был сделан в полночь.

– И что тебя здесь заинтересовало? – спросил я, рассматривая башенные часы.

– Прочти с обратной стороны.

Я перевернул фотографию. На белом поле совершенно бледными чернилами было написано по-русски: «Фамагуста. Июнь-74», а ниже, карандашом, но более отчетливо: «Крыша!! Лев. кр. на ср. раме, шпиль на вер. раме. Исх. точка – петли дв. кос.».

– «Левый край на средней раме, шпиль на верхней раме»… Речь, по-видимому, идет о крыше башенных часов, – расшифровал я сокращения. – «Исходная точка – петли дверного косяка». Похоже на систему координат.

– А для чего она нужна?

– Для чего? – задумчиво повторил я. – Например, для того, чтобы контролировать крен башни, если, конечно, она падает, как Пизанская.

– Ты шутишь?

– Другое объяснение мне пока в голову не приходит, – солгал я. – Но можно не сомневаться, что по этой фотографии кто-то соединил воображаемой линией дверной косяк, оконную раму и башню с часами.

Лора не расшифровала моего намека, а я не стал вдаваться в подробности.

– Этот «кто-то» писал карандашом? – уточнила она.

– Безусловно. По почерку видно, что писали разные люди и в разное время. Чернилами скорее всего подписал снимок его автор, Марат Челеш. А свежие карандашные пометки вполне могли принадлежать Виктору.

– Или Стелле?

– Или Стелле, – согласился я.

Лора долго рассматривала снимок, то приближая его к глазам, то удаляя.

– Стелла не случайно утопила эти снимки. Она не хотела, чтобы они попали в руки полиции.

– Логично, – согласился я, опуская себе на колени тетрадь. – По этой же причине Шматько утопил автомат и альбом. А потом под водой порвал на кусочки и паспорт Мизина, чтобы ты своим благородным порывом его не выловила… Гм, очень любопытно! А этот Марат Челеш, оказывается, был любителем выпить и пофилософствовать!

Я разделял слипшиеся страницы тетради, исписанные мелким почерком. Вода не смогла размыть выцветшие и давно утратившие свои качества чернила, но встречались почти белые страницы, текст с которых смыло время. И все же можно было не сомневаться, что я держу в руках дневник Марата Челеша.

– «Кстати, отбивная здесь стоит всего полтора фунта, – зачитывал я отрывок. – Неужели цены падают? Эмина объясняет: эту баранину уже многие жевали, и теперь за полтора фунта наступила наша очередь. Поднимаемся к белым колоннам таверны «Алексия» в надежде под зонтиками найти чего-нибудь крепкого. Там мы посидели, но нам показалось мало. Забрели в отель «Элеонора». Там тоже что-то пили, в итоге я предложил Эмине вернуться назад через кладбище. А там – целые плантации кактусов. Я и стал думать о том, чтобы выкопать несколько десятков колючих шаров и увезти их в Москву, чтобы затем окактусить всю столицу…»

– Что это? – не поняла Лора.

– Похождения работника советского посольства Марата Челеша на Кипре. Датировано тысяча девятьсот семьдесят четвертым годом, месяц – июнь. Читаю еще. «Двадцать пятое июня. Как точно ОН подметил: „Кто способен представить себе лицо и фигуру возлюбленной на двадцать лет старше, тот весьма спокойно проведет жизнь“.[21] Эмина постареет очень рано, но если бы ее браковал только этот недостаток, я расписался бы с ней немедленно! Девушка двадцати трех лет от роду, интересы которой на восемьдесят процентов составляют бизнес и финансы, все равно что девушка-боксер, девушка-автослесарь или девушка-шахтер. Понятия не имею, что с такой делать…»

Лоре цитата не понравилась. Она вдруг провела рукой по взъерошенной голове и мельком оглянулась в желании найти рядом зеркало – не для того ли, чтобы представить себя на двадцать лет старше?

– А он был занудой, – сказала она. – Подумаешь, не нравится ему, что девушка интересуется финансами! Другой мужчина об этом бы только мечтал! Ну-ка, что там еще?

– Сейчас, – ответил я, отыскивая отрывок интереснее. – «Двадцать шестое июня. Снова слезы и упреки! Она ревнует меня к Виктору, не сознавая нелепости этого чувства. А что было бы, узнай она о Стелле! Мир девочки для нее, молодой женщины, более доступен и понятен, а значит, ее яд для моей