– Слушай, а девчонка эта, с которой ты… Как ее зовут, забыл…
Он проверял мои связи, втайне надеясь, что я уточню, кого генерал имеет в виду – Стеллу или Алину. Но я не оставил генералу выбора и ответил однозначно:
– Стелла.
– Ну да, Стелла! Ты случайно не почувствовал – по намекам, недоговоркам, – что у нее может быть оружие?
– Нет, Герман Владимирович, что-что, а это не почувствовал.
– А в сумочке у мамаши какой-нибудь дамский «велодог»[8] не завалялся, как ты думаешь?
– Даже не представляю, что у нее там может заваляться. Вот у кого точно есть оружие, так это у капитана.
Генерал кивнул, но было заметно, что мое замечание ему не понравилось.
– Ну, револьвер ему по штату положен. Но не будем лезть не в свои дела.
Он поднялся с кресла, сделал шаг, но тут же остановился и несколько секунд стоял ко мне спиной, словно пытался вспомнить что-то очень важное.
– Ты на капитана зла не держи, – попросил он, повернув голову. – Он твое имя назвал для того, чтобы отвлечь внимание другого… Ну, ты понял, о ком речь. Капитан тебе доверяет… Чего молчишь?
– А что мне сказать?
– Скажи: «Я страшно рад!»
– Я страшно рад, Герман Владимирович.
– То-то! И еще просьба: если мы с капитаном начнем этого олуха в трюм заталкивать, не путайся под ногами, даже если будет очень шумно. Договорились?
Я дал слово, что под ногами путаться не буду. Генерал вышел. Я прислушивался к его шагам в коридоре. Они медленно затихли на верху лестницы. Пошел с докладом к капитану, понял я. Значит, я был последним, с кем он говорил.
Преимущества моей каюты – в нее можно зайти и выйти бесшумно. Я появился в коридоре, словно опоздавшая тень генерала. Приблизившись к каюте Алины, я постучал и, не дожидаясь ответа, надавил на ручку. Дверь приоткрылась, и я проскользнул в прихожую. Пуговицы на рубашке трещоткой прошлись по косяку, и на этот тихий звук внутри каюты отозвался металлический щелчок.
Я заглянул за переборку. Алина стояла ко мне спиной, повернув в мою сторону голову.
– В чем дело? – рассерженно спросила она.
– Сейчас узнаешь, – пообещал я. – Только не надо прятать от меня пистолет. Я звук затвора «макарова» с восемьдесят третьего года различаю безошибочно.
– Меня не покидает чувство, – произнесла Алина, медленно поворачиваясь грудью ко мне, – что рано или поздно ты горько поплатишься за свою безмерную самоуверенность.
Так говорить было бы уместно в том случае, если бы девушка держала в руке баллон с дезодорантом или пудреницу. Но весь фокус заключался в том, что в одной руке она действительно держала «макаров», а во второй – полную обойму к нему. Глядя на меня очень нехорошо, Алина вогнала обойму в пистолетную рукоять и медленно сдвинула ствольную планку, загоняя патрон под ударник.
– Браво, – сказал я. – Я вижу, что ты умеешь обращаться с оружием. Можешь больше не стараться. Убери его, пока сюда еще кто-нибудь не зашел.
– Что надо? – не очень вежливо спросила Алина, продолжая стоять передо мной с заряженным пистолетом в руке.
– Как коллега с коллегой, хочу поделиться с тобой интересной новостью.
– Ну? В чем же дело? Делись, коллега!
Я взмахнул рукой, словно попытался поймать на лету муху в ладонь, и «макаров» оказался у меня в руке.
– Отдай, – сквозь зубы произнесла Алина, покрываясь пунцовыми пятнами.
– Молодой и красивой женщине не к лицу размахивать этой дрянью, – объяснил я свой поступок и вынул из рукоятки обойму. – Садись, не надо стоять!
– Ты меня раздражаешь, – призналась Алина.
– Это потому, что ты думаешь, будто бы я тебе мешаю, – ответил я, засовывая пистолет под подушку, а обойму закидывая на полку платяного шкафа.
– Прекрати вмешиваться в мои дела! Уйди с моего горизонта, очень тебя прошу! Ты же как слон в посудной лавке!
Я терпеливо слушал.
– Все? – спросил я, как только Алина замолчала. – А теперь послушай меня. Капитан и генерал намерены посадить Виктора в трюм.
Алина уже намеревалась пройти к двери и открыть ее настежь, чтобы выставить меня вон, но на полпути остановилась и повернулась ко мне.
– Посадить в трюм? – переспросила она. – Что значит посадить в трюм?
– Это значит насильно поместить в нижнюю часть отсека, прилегающего к днищу судна…
