— А-а, это прапорщики учудили. Они фотографируются на этой горе, — пояснил Лаврентьев.
— Странное занятие…
— Ничего особенного. Мои прапора — большие оригиналы. Вы бы лучше с ними поговорили — они ближе к жизни.
— Фывап сказала, — перевел ответ Сидоров, — что имидж, который сложился у нас, не вполне будет соответствовать…
— Переводи дословно! — сурово потребовал Лаврентьев. — А то камеру заберу. И не махлюй, у меня диплом переводчика английского языка.
Сидоров торопливо перевел ответ Лаврентьева, нахмурился, стал озвучивать слова американки:
— В общем, она говорит, что ваш имидж…
— Да не имидж, а образ! По-русски не можешь… — перебил Лаврентьев.
— Да, этот самый образ, — послушно поправился Сидоров, — значит, человека, который с чисто русской душой, несколько неуклюжий, трагичный и вместе с тем с необузданной опасной силой. Странно и неожиданно, что он здесь, в воюющем мусульманском мире, что-то выжидает, переживает…
— Все ясно: белый медведь на крайнем юге, — подвел Лаврентьев итог мучительному переводу. — Спасибо. На этом все.
— Last question, last question! — закричала Фывап, тряся руками.
— Зачем вам все это нужно? Вы, как говорят американцы, созревший мужчина, — стал переводить Сидоров, — умеете руководить людьми, у вас опыт, образование, вы сильный… Почему вы не бросите все, тем более что русским все равно придется убегать отсюда, в Америке это давно поняли. Почему не уйдете из армии? Вам ведь так мало платят! У нас негры и мексиканцы, которые убирают мусор, получают больше. Вы могли бы начать свое дело, заняться бизнесом. Или боитесь, что вас могут посадить в тюрьму, если вы откажетесь служить?
— Не боюсь, потому что за это уже давно не сажают…
— И все же — почему? — повторил Сидоров настойчивый вопрос журналистки.
— Экие вы настырные, американцы, все вы знаете: и сколько получаю, и кем могу быть… Душу за свои доллары вывернете наизнанку. Одного вам только не понять: что мы с вами, американцами, похожи, но только с точностью до наоборот… Переводи, переводи! Камера наготове? Сейчас я произнесу обращение к американскому народу…
Ольга, тихой мышкой сидевшая в углу, бросила тревожный взгляд на Лаврентьева. А командира понесло…
— Итак… Дорогие американские друзья! Пользуясь случаем, хочу выразить глубокую признательность за ваш пристальный интерес к событиям, происходящим на территории бывшего Советского Союза. Поверьте, мне, простому командиру полка, чрезвычайно приятно сознавать, что на меня сейчас смотрят миллионы телезрителей от Аляски до Флориды. Это большая ответственность и высокое доверие. А теперь по существу. Знаете ли вы, чем отличается курочка Ряба от обезьяны шимпанзе? Правильно: курочка не может кукарекать, а обезьяна нести золотые яйца. Вы, конечно, тут же меня поправите: обезьяна тоже не кукарекует! Да — и это у них общее. Но вот как бы ни тужилась обезьяна, ни одного яйца, даже простого, она снести не сможет, и как бы ни суетилась курица, петухом она не станет. Я к чему это, далекие американские друзья… А к тому, что каждому определена своя роль, своя судьба. Так и у людей, хотя и посложнее — потребностей больше. Одному хочется указывать, да так сильно, что палец начал расти, другой, считая себя мудрым, полез напропалую в чужие дела, да только все портя, а третий, наглый, под шумок пошел тырить по чужим карманам… Ерунда, когда говорят, что со стороны виднее. Откуда — из-за океана? И чем дальше — тем лучше? Тут из Москвы ни черта не разглядят, хотя это вас уже не касается. Вы, американцы, хорошие ребята, но лучше бы вы подстригли свои длинные ногти. Грязь набивается… Черт его знает, от сытости подлость или от подлости сытость? Вот ты, Фывапка, хорошая баба, но, извини, дура. Ни черта не понимаешь в нашей жизни! И вопросы твои не от глупости, а от незнания…
— Товарищ подполковник! — не выдержал Сидоров. — Ведь американская гражданка, как можно? Скандальчик будет!
— Не перебивать! Молчи и записывай. Здесь не салон. Русский командир говорит. Не хочешь слушать — иди за дверь. Без тебя поговорим.
Российско-подданный покраснел, спрятался за видеокамерой. Видны были только его багровые уши. Американка же бросила сердитый взгляд на Сидорова, закивала головой:
— Continue, please!
— Вот ты говоришь: бросить все к черту и уехать! Да как же я, отец-командир, могу бросить моих ребят? Мне один раз предложили — полгода назад. Я отказался: пока все ветераны, которые здесь десять лет и больше ишачат, не заменятся — я не уеду! Эх, Фывапка!.. Ведь подлецов и в Америке вашей не любят. Ты вот приехала, для тебя тут экзотический сумасшедший дом. А для меня это родная страна, хотя и действительно немного свихнувшаяся. А вы ходите по ее обломкам и радуетесь. Не дай вам бог с петушиным вашим гонором испытать то, что сейчас имеем мы. Может ведь и на вас такое свалиться… — Он замолчал, порывисто вздохнул. — Ладно, хватит, выключай! А то меня уже на прорицания потянуло.
Лаврентьев быстро встал, открыл шкаф, обнажив алюминиевые бока молочных бидонов.
— А ну-ка, хозяйка, налей нашим гостям и закусить принеси, а то мы их только болтовней кормим.
Ольга хотела было возразить, но командир нахмурил брови, и она предпочла послушаться. Впрочем, Оле было приятно, что ее назвали хозяйкой. Она быстро достала кружки, налила в графины из одного бидона крепкий портвейн, из другого — коньяк местного завода, поставила на стол. И то и другое было преподнесено командиру от благодарного народа республики. Потом Ольга побежала в столовую за продуктами. В последнее время она часто готовила для командира, и ей все выдавали по первому требованию. Она взяла несколько банок консервов, буханку черствого хлеба, кусок сливочного масла и шмат едва просоленного сала. Свинья была, конечно, из тюрьмы. Прапорщики свое дело знали. Когда Ольга вернулась, мужчины уже курили, из чего она поняла, что успели опрокинуть по первой.
Лаврентьев горячо убеждал:
— Ит из гуд вайн! Лучшие сорта!
Сидоров пытался вставить что-то по-английски, но Лаврентьев не давал ему сказать ни слова:
— Тебя русский командир угощает. Отказываться нельзя. Даже женщинам.
— Евгений Иванович, она выпьет, не бойтесь. Я сейчас переведу…
— Не надо! Сам скажу.
И Лаврентьев действительно заговорил на английском.
Ольга аккуратно села за стол, Лаврентьев придвинул ей полную кружку портвейна. «Проверяет, что ли?» — подумала она. С той поры жуткого запоя она почти не пила спиртного. Тем не менее она взяла кружку, а вслед за ней решилась и американка.
— Мы выпьем за честных людей, — сказал Лаврентьев.
Он протянул эмалированную кружку защитного цвета, Сидоров звонко стукнулся своей, присоединились и женщины. Лаврентьев выпил большими глотками. Ольга едва отпила, сделав вид, что пьет долго. Фывап же осушила свою кружку до дна.
— Умирать буду, последнее желание, знаете, какое? Плешивого вздернуть и на пятно его коричневое плюнуть…
— Фывап спрашивает, кого вы имеете в виду? — спросил оператор.
— Сидоров, я не люблю, когда придуриваются.
— Понял. Не буду, — с подъемом ответил он.
Лаврентьев вытащил из стола огромный тесак, короткими сильными движениями вскрыл одну за другой несколько консервных банок, отогнул крышки. Запахло тушенкой, рыбой, консервированным сыром, маслом, паштетом и прочей армейской снедью. Потом он налил вина журналистке, похвалив за правильный подход к питию, щедро плеснул себе и Сидорову… Выпили за мир и дружбу народов. Ольга опять едва пригубила. Чем все кончится, она уже знала. Тем более с журналистской братией. Представители этой древнейшей профессии пили как сапожники, не уступая даже военным.
— А теперь послушайте, что я вам скажу. — Лаврентьев снова наполнил кружки. Все умолкли. — Я был циничен и самоуверен и думал, что все знаю, изучил и стал тонким знатоком Востока… Так я считал
