напрямую сказал, что надо представить Чемоданова к правительственной награде. Я уклончиво пообещал. Может, и офицеров заодно представим…
— Не городи чушь! Наши офицеры выбросят в помойку награды, если вместе с ними наградят и этого бездельника. — Лаврентьев подозрительно глянул на Штукина. — А ты чего такое живейшее участие принимаешь? Что-то и тебе перепадет, в академию трассу расчищаешь?
— Евгений Иванович, ведь мы с вами насчет академии договорились!
— Отпущу, но не вздумай писать представление на этого гоблина.
Тут снова позвонил Чемоданов. Генерал сообщил такую новость, от которой у Евгения Ивановича сразу зачесалась спина и засвербело в ухе: через два дня полку предписывалось выделить усиленную бронегруппу и выдвинуть ее на прикрытие границы. Сначала он не поверил своим ушам, но еще более изумился, когда генерал назвал количество необходимой техники: пять танков и десять бронетранспортеров с экипажами.
— У меня же людей нет! Кого я в полку оставлю? — заорал Лаврентьев так сильно, что за окном снялась с деревьев стая ворон и, откаркав, опустилась на крышу столовой.
— Если не прикроем границу, твой полк сметут как щепку, — зажужжало в трубке.
— На месте постоянной дислокации меня никто не сметет! — еще громче прокричал Лаврентьев. Его фразу хорошо расслышали прохожие за полковым забором.
— Оставишь необходимое количество для охраны, остальных на южные рубежи республики. И это приказ.
Разные «хренации» случались в воинской жизни подполковника Лаврентьева Е.И. В Афгане без саперного прикрытия по напичканным минами дорогам прорывался к своим, два раза подрывался, старичок БТР терял колеса, как зубы, но все же вывез, вытащил, спас. В том же Афгане его роту высадили в самое логово моджахедов, и была бы им хана, если б Лаврентьев не приказал взять штурмом дом-крепость с башнями и высокими толстыми стенами. Они высадили гранатометом двери, перебили команду моджахедов и сидели, пока не пришла помощь. Однажды ему приказали послать людей снимать вооружение со сгоревшего вертолета, он отказался, потому что «духи» заняли господствующие высоты и вся затея могла закончиться новыми трупами. Когда же пригрозили самыми страшными карами, поехал на БТРе сам, прихватив сержанта. Хорошо, что вертолетчики, узнав о безмозглом приказе, поддержали огнем… Снял он тогда покореженные пулеметы, молча швырнул к ногам заезжего армейского начальника.
Но на этот раз ситуация была серьезней. Авторов приказа не интересовали трудности Лаврентьева. На границе решались стратегические замыслы. И комполка по этим замыслам должен собирать свою измученную команду, формировать офицерские экипажи и выдвигать их куда-то к югу. Те, кто останется, будут уповать на милость боевиков той и другой стороны. Сейчас в городе тихо. Но грош цена этой тишине. «От психов бы избавиться, — подумал еще Лаврентьев. — Сроки истекли, а Кара-Огай все кормит обещаниями. Он хочет стать президентом». Но выгнать больных командир не мог.
Предстояло решить и проблему с трофейным оружием. Боевиков к следующему вечеру он отпустит — поработали на совесть, видно, соскучились по физическому труду. Отдать же просто так оружие — значит показать слабость, не отдавать — не выполнить приказ Чемоданова. Оставался промежуточный вариант. Командир вызвал мастеровитого прапорщика-ремонтника и, показав на ряды сияющих свежестью автоматов, спросил, сколько ему понадобится времени, чтобы привести их в негодность.
— Ломать — не строить, — заверил прапорщик. — К вечеру управлюсь.
После ужина командир отправился смотреть. Стволы автоматов украшали новенькие овальные ноздри.
— Хорошо, — похвалил работу Лаврентьев, — теперь они годятся только для начальной военной подготовки.
Боевиков посадили на бронетранспортеры и вместе с изувеченным оружием вывезли подальше от города.
На следующий день Лаврентьев прощался с Ольгой. Она прильнула к нему, и он расцеловал ее, как родную жену. Неожиданная близость, нахлынувшая горячей волной, передалась и Ольге.
— Мне так не хочется, чтобы ты уезжал, — с горькой улыбкой выдавила она и торопливо вытерла слезку на щеке. — Ты для меня последняя опора и защита, у меня никого нет, кроме тебя… Может, возьмешь меня с собой?
— Нет, — покачал головой Лаврентьев. — Больше из полка я тебя не выпущу.
— Когда ты вернешься?
— Я думаю, скоро.
Он не знал, что действительно в скором времени возвратится в полк, что будет клясть себя за прощальные слова и необдуманное решение.
Лаврентьев прощально взмахнул рукой, Ольга кивнула, ворота медленно уползли в сторону, и колонна из четырех бронетранспортеров и трех танков тронулась — на большее не хватило сил. Проводов не было: оставшиеся офицеры несли караульную службу.
ХХ век закруглялся. Русская армия, как никогда обессиленная, обескровленная и осмеянная, продолжала терпеть поражения. Главные ее противники не сидели в окопах и зачастую вообще не держали в руках оружия. Скромный подполковник Лаврентьев и в глаза не видел благообразных лукавых недругов, а если и видел, то лишь в студенистом прямоугольнике телевизионного экрана. Армия и недруги не соприкасались на поле равных возможностей. Солдаты молчали в гарнизонах, враги заседали в конференц- залах, кучковались на паркетных дорожках, плодили в тихих кабинетах ядовитые «бомбы», желтые папирусы с параграфами-червяками. Прикормленные черви плодились, размножались, питаясь клетками громадины- организма, от пораженного тела отваливались живые куски, которые тут же умирали.
А простой мужик Лаврентьев сидел верхом на броне первого БТРа, вел своих бойцов на защиту границ СНГ. Дорога расплылась блеклым потоком, ночь объяла сухим мраком, вылезла луна с криво зевающим ртом; блеснув фосфором глаз, метнулся в тьму плачущий шакал; рокотали колеса, вращающиеся подошвы давили асфальт, отмеченный шрамами и поцелуями мин. Кусты — застывшие взрывы в ярком столбе света фар. Огоньки на броне: красные и белые, плывущие и уходящие.
Покидая — покидай… Возвращаясь — не забудь, зачем уезжал…
Вулдырь которые сутки отлеживался в подвале. Он молился своему воровскому богу, благодарил его, что предупредил об опасности. Он кожей почувствовал, что будет шухер, и слегка отстал, когда доктор и Консенсус входили в квартиру. Уж слишком дергался доктор, хоть и клялся, что в доме никого нет. Вулдырь знал, что его будут искать, и прежде всего Сир. Он выжидал в своем логове, не рискуя выходить. Его тошнило от голода. Воду он собирал в бутылку из подтекающей водопроводной трубы.
На вторые сутки Вулдырь сделал осторожную вылазку, ноги сами повели его к тюрьме. И тут ему улыбнулась судьба: он встретил Хамро. Оказывается, бывший сокамерник заимел потрясающую халяву у военных: устроился кашеваром и кормил несколько десятков психов.
— Хамро, друг, выручи, век не забуду! Пристрой меня, — пал на колени Вулдырь.
И Хамро, добрая душа, без обиняков взял его с собой: одним халявщиком больше, одним меньше — какая разница! Они пролезли в потайной лаз и очутились в полку. Оценив состояние Вулдыря, бывший сокамерник сразу отвел изнуренного зэка на кухню, накормил, потом сообщил время завтрака и ужина. Здесь же, на кухне, Вулдырь встретил четверых знакомых зэков. Они помогали Хамро по хозяйству. Поев, Вулдырь томно потянулся, стрельнул сигаретку и сладко ее покурил. Потом он пошел бродить по стадиону. Повсюду слонялись больные, в основном старики и старухи. Некоторые что-то бормотали себе под нос, другие тихо посмеивались, третьи, оцепеневшие, сидели, накрывшись халатами. Особенно поразили его больные, которые таскали на кровати древнюю старуху, причем она принимала живейшее участие в этом процессе — указывала, в какую сторону ее нести.
Вскоре Вулдырь повстречал еще троих зэков. Всех их под видом больных Хамро пристроил к полковой пайке. «Как бы только они не заложили меня», — подумал Вулдырь. Но тут же успокоил себя: все они в равном положении, косят от призыва в Нацфронт.
Вулдырь никогда не служил в армии, и все в полку было ему в диковинку. Особенно ему понравилась радийная машина с замысловатой антенной на штанге. «Запустить бы матюков на весь свет», — подумал он. Из машины выглянула хорошенькая белокурая девушка, строго посмотрела на Вулдыря и, заметив обильную
