наколку на его руках, нахмурилась, спросила:
— Вы кто, больной?
Вулдырь кивнул и, выпучив глаза, отвесил нижнюю челюсть. Он успел выяснить, что психи, от которых сбежали доктора и медперсонал, организовались, у них сложилась иерархия. Больные трудились на земляных работах, были у них свои погонялы с дубьем — все честь по чести. И во главе этой системы стоял грузин по имени Автандил. Вот с ним Вулдырь и решил непременно познакомиться. Ночевать он пошел в казарму, согнал с койки слезливого старика. Вулдырь улегся, и тут к нему подошел абсолютно лысый человек и попросил расческу или дезодорант. Вулдырь беззлобно сказал лысому, что он гниль болотная и должен лететь петухом на венике… Больше его не тревожили, правда, в забытье он слышал хохот и хрипы.
Вулдырь проснулся рано, встал с ощущением чистоты и свежести. Впервые за долгое время он спал спокойно, его не тревожили кошмары и страх быть пойманным. Казарма пустовала, и это тоже порадовало его. Он вышел на воздух.
Увиденное потрясло его. На стадионе в стройных шеренгах томились люди. «Перекличка», — мелькнула у Вулдыря дикая мысль, и он испытал неудержимую потребность занять место в строю.
Люди молчали. Ни ропота, ни звука, на скучных лицах — обреченное ожидание. Между рядами сновали невзрачные мужички с палками в руках, которых еще вчера приметил Вулдырь. Выдвиженцы щедро колотили ближних, выравнивая шеренги. «В армии — дедовщина, в тюряге — беспредел, и у психов своя мордоквасия», — оценил он увиденное. Он почувствовал голод, решил не ждать, чем закончится церемониал, и отправился на кухню. И тут его резко дернули за плечо. Плюгавенький выдвиженец с искаженным от ярости лицом уже заносил над ним свою палицу.
— Ты кто такой, почему не в строю?!
Вулдырь растерянно отступил.
— Эй, вольтанутый, у тебя чо, спинной мозг выпал? Мурик зачавканный…
Плюгавый опустил дубину и смешался, не поняв смысл обращения. А Вулдырь без промедления рванул в наступление:
— Свинья козлобородая, кишка ослиная, клоака, фуфлыжник чуханый!
Выдвиженец сник, как ромашка в засуху.
— А вы кто?
— Офицер гестапо!
— А-а, простите, значит, вы не наш, — произнес вышибала и побежал в строй.
Тут грянула музыка, нечто возвышенно-торжественное, заставляющее благоговейно подтянуть животы и мысли.
Мимо прошествовал человек в пурпурном халате, за ним семенила свита.
«Ах, это и есть Автандил! — догадался Вулдырь. — Всяких я видел фраеров, но такого!.. Во, шельма, пенки мочит…» И вдруг он поймал себя на том, что помнит это лицо и манеры, что где-то, может, на этапе или на зоне, видел этого человека…
Перед трибуной, в первом ряду, облаченные в яркие халаты, стояли приближенные. Среди них Вулдырь заметил и знакомых арестантов. Сразу за ними, лицом к массе, стояла цепь охранников с палками. Вдруг из первых рядов сначала нестройно, вразнобой, а потом все громче и отчетливей послышалось:
— Слава Автандилу!
— Слава Автандилу Первому!
— Слава! Слава! Слава!..
И в тот момент, когда впередистоящие стали затихать, здравица волнами понеслась по рядам. Автандил поднял руку — все умолкли.
— Хорошо, — похвалил он и пошутил: — На хлеб с чаем уже заработали.
Смешно стало только в первых рядах. Затем Иерарх перешел к строительной теме. Он мгновенно распалился, высунул кулак из рукава и стал стучать им по трибуне. Вулдырь отрывисто хохотнул, люди же помрачнели. Автандил кричал: его не устраивали темпы строительства нового забора. Он неистовствовал и называл своих подданных баранами, ленивыми скотами и навозной вермишелью. Он снял с должности «идейного руководителя и вдохновителя стройки» депутата Сыромяткина и назначил вместо него старину Зюбера. Разжалованный фаворит понуро спустился с трибуны, а его преемник поймал руку Иерарха и ловко поцеловал ее своим пухлым ртом.
Автандил взмахнул рукавом, и тут же заголосили трубы, вылив из золоченых глоток что-то звонко- триумфальное.
Потом все дружно спели гимн.
Вулдырь в это время доедал дармовую кашу. Он поскучнел. «Та же тюрьма, — хмуро подумал он, глядя, как народ гонят на работы, — только территория побольше…» Желание знакомиться с Автандилом потухло: псих — он и есть псих. Еще отправит под конвоем на работы, и тогда придется идти за автоматом, который он зарыл в подвале полуразрушенного дома. Его натура жаждала действий.
Он пошел искать Хамро и нашел его за кухней с книгой в руках. «Генрих IV», — прочел он на обложке и понял, что у всех здесь потихоньку едет крыша. Он выяснил, что большая часть красных командиров выехала на границу, здесь же осталось не более десяти человек и еще около восьми в дальнем карауле, на полковых складах.
«Автандил превзошел тюрьму, — покачивая блатной своей башкой, бормотал Вулдырь. — Ему поклоняются не за фиг. Он не слюнтяйничает, не идет на аплодисменты. Он молоток! Двадцать трех подельников закопал с почетом, очень красиво, мать его, слеза прошибает! Куражист проклятый, где же я тебя видел?»
Вулдырь мучился до самого обеда, десятки и сотни лиц, как на конвейере, проплывали перед его глазами, но ни на одном он не задержал своего взгляда. Бритые, угрюмые, волосатые, безбородые, в синеве нательных рисунков, счастливые полудурки с ничтожным сроком — все промелькнули, привет поэту, перед нами, все побывали тут…
Куражист веселый, кто ты?
Пробил счастливый час обеда, и Вулдырь, тщательно все обдумав и ни черта не решив конкретно, направился к Автандилу.
…На входе Вулдырь споткнулся. Путь преграждали все те же получеловеки с дубинками. Он не удивился их похабному виду — ужаснулся, потому что признал среди них крючконосого Дроссельшнапса, честного дебила Урюкана, беспощадного националиста Жагысакыпова, бывшего прапорщика Жестокова и украинского самоеда Бырбюка. Весь колорит крытой будто подшустрил на сходняк ради его, Вулдыря, персоны. И струхнул он, вспомнив, что в законе объявил себя. И теперь любой из них мог дать ему по ушам, а потом по-серьезному перо в печень, шило в ухо — и быстрым бегом на выход.
— Окурок, привет! — сказал он бывшему прапорщику. — Однако замацал ты клевый прикид! Я к боссу, мал-мал базар нужен…
Жестоков ответил более чем странно:
— А вы записывались на прием?
— Окурок, ты чо, родину-маму забыл? У тебя же губа не зажила еще, плитку в крытой нюхал, ты никто, два шага в сторону — и околеванец!
Бывший прапорщик смежил брови, потускнел, как расплавленный чайник, деревянными губами сложил фразу:
— Не положено! — И решительно взмахнул палкой — словно отсекал все былое.
А рядом, будто грибы, вылупились на поверхность еще двое — маленькие, дрянные и тоже с дубинками: глупец Урюкан и волосатый Бырбюк с позолоченным картонным трезубцем на шее.
— Ладно, бродяги, не понтуйтесь! — убавил тон Вулдырь. — Скажите, что человек пришел, интерес есть.
Окурок сунул руку в единственный карман и, качнувшись влево-вправо, пошел в покои Автандила.
Через пять минут он вернулся и, оглянувшись воровато, произнес:
— Кажись, примет…
А Жагысакыпов сладко прошептал в ушную раковину Вулдыря:
