больший специалист.
– А как насчет заклания агнца?
– Это сколько угодно! – засмеялся Данилов.– Кровушку они все любили, хотя кое-кто довольствовался глиняными фигурками, но и человеческих костей на капищах полно. Еще раз повторяю, Андрей Александрович,– источники противоречивы, а труд мифолога, равно как и историка тех времен, подобен изыскам мудрецов из притчи о слоне в темной комнате, которую я вам сейчас расскажу.
– Не надо,– возразил Ласковин.– Я знаю эту притчу.
Данилов явно удивился, но кивнул:
– Тогда вы представляете. Поэтому столь противоречивы и многочисленны теории.
– Но какая-то наверняка доминирует?
– Верно,– подтвердил Данилов.– Та, чей основатель находится наверху иерархической научной лестницы. Скажем, член Президиума Академии наук. Что, однако, не прибавляет его взглядам достоверности. Так что нынешние язычники могут безбоязненно смешивать и отождествлять – поймать их за руку трудно. Но я бы не стал огульно объявлять всех язычествующих сатанистами, как это иногда делают. Эдак и фольклорные коллективы надобно разгонять. Хотя точку зрения церкви я тоже понимаю: коготок увяз – всей птичке пропасть.
– Да,– согласился Андрей.– Не до жиру. А то, что называют моралью и этикой?
– У язычников? С этим проще. Первое – это верность клану. Второе – никакой пощады врагу. Азы, так сказать. Иначе в те времена не выживали.
– А нынче?
– Нынче? – Данилов улыбнулся.– Нынче, пожалуй, тоже.
Зимородинскому досталось посерьезнее, чем Андрею. С ним не деликатничали. Но кости остались целыми, если не считать трещины в ребре, почки не отбиты, селезенка не порвана, а голова не проломлена. Если сравнить с тем, как в свое время отделал Ласковина Хан… Нет, тут и сравнивать нечего. По крайней мере, таково мнение самого Зимородинского. Однако Слава лежал в постели с забинтованной головой, а мази на кухне готовил махонький узкоглазый дедушка, потому что пальчики Вячеслава Михайловича напоминали свежесваренные сосиски. Воняли мази отвратительно. Когда дедушка ушел, Зимородинский устроился поудобнее:
– Рассказывай!
Андрей заколебался: стоит ли говорить правду? Но он слишком давно выкладывал сэнсэю все. Не стал врать и на этот раз.
Зимородинский, как обычно, выслушал не перебивая, хотя рассказывал Андрей почти полтора часа, со всеми подробностями, поскольку помнил: мелочей в таких делах не бывает.
– Да, скверная история,– резюмировал Вячеслав Михайлович.– Много хуже, чем я ожидал. И с отвратительными перспективами.
– Не думаю, что нас вычислят,– сказал Андрей.
– Я не об этом. И не о хлопчиках, забравшихся в Наташину квартиру, хотя ты уж постарайся не оставлять девушку без пригляда – я пока не боец.
– Сам не смогу, Митяя попрошу,– заверил Ласковин.– И скажи, пожалуйста, что беспокоит тебя?
– Твой приятель,– ответил Вячеслав Михайлович.– Что-то с этим дядькой не добре.
– Проясни! – потребовал Андрей.
– В мире много жестокости,– задумчиво произнес Зимородинский.– Та, о которой ты знаешь, чашка боли в океане страдания. Людей убивают не только из автоматов. Может, как раз в эту минуту в соседнем роддоме безграмотный персонал убил новорожденного младенца? Ты не узнаешь об этом. И никто не узнает. Убийцы, обычные, озабоченные бытовыми проблемами женщины и мужчины, совсем на убийц не похожие, разойдутся по домам, а завтра патологоанатом напишет заключение, что они вовсе не убийцы, а младенец сам виноват, оказался недостаточно шустрым. Вот ты узнал об этом, что дальше?
– Наказать! – жестко бросил Ласковин.– И публично, чтоб другим неповадно!
– Вот-вот,– покивал Зимородинский.– Свернуть им шеи и бросить к воротам Смольного с соответствующими табличками, так?
– Именно!
– Эх, Ласка! В наших роддомах ежедневно умирают десятки младенцев! Но уверяю тебя, это не так страшно, как смерть всего одного маленького человечка, зарезанного на черной мессе!
– Почему? – холодно спросил Андрей.
– Потому что чистые души обретут новые тела, а погубленные души станут пищей демонов. Но страшней то, что множатся те, кто убивает с наслаждением.
– Он дрался и убивал за меня,– мрачно сказал Ласковин.– И за тебя, кстати.
– Ты уверен? – осведомился Вячеслав Михайлович.– Ты уверен, сынку, что он дрался за меня?
Нет, в этом Андрей не уверен, зато уверен, что только благодаря Вошу сэнсэй сейчас лежит в постельке и беседует с ним, Ласковиным.
– Не факт,– покачал головой Вячеслав Михайлович, когда Андрей высказался.
– А что факт?
– Процитируй мне, пожалуйста, шестую и седьмую «Заповеди для мужчин» из «Пяти колец»,– попросил Вячеслав Михайлович.
– Развивай интуитивное понимание окружающего.
– Так.
– Прозревай невидимое.
– Так. Вот и давай.
– Что давай? – недовольно переспросил Ласковин.
– Как что? – удивился сэнсэй.– Прозревай, конечно!
По каким-то неуловимым признакам Андрей понял: прелюдия кончилась. И говорит уже не друг Слава, а сэнсэй.
И Ласковин закрыл глаза, честно попытался «прозреть». Результат оказался нулевым.
– На ковер сядь,– велел Зимородинский.– И не торопись.
Андрей выполнил указание в точности. Трудно сказать, сколько прошло времени, но в какой-то момент мысли исчезли, а затем исчезла комната. И время. Тогда Ласковин увидел…
Горел костер. Около костра, на траве, лежал кусок серой потертой шкуры. Рядом – пара красных сапог. Голенище одного смялось, у второго стояло прямо. Из кармашка сбоку торчала изогнутая рукоять ножа. Чуть подальше на траве лежали круглый шлем и свернутая кольчуга.
«Зря он их бросил,– подумал Андрей.– Заржавеют от росы».
Он присел на корточки у костра. Как тихо вокруг…
– Братко! – негромко позвал Андрей.
Тишина.
Все было, как в прошлый раз. Даже оборотень в ременной сети все так же висел на ветке.
– Братко! – еще раз, чуть громче позвал Андрей.
Оборотень замычал, дернулся.
Ласковин встал, выдернул из костра горящий сук, поднес поближе к твари:
– Что, огня захотел!
И осекся.
Сквозь переплетение ремней на него глядели не горящие зеленым зрачки твари, а знакомые темно- серые глаза названого брата.
Глава восемнадцатая
– Знаешь такое слово – «одержимость»? – спросил Зимородинский.
– Это когда бес в человека вселяется?
– Вроде того. Не обязательно бес.
– А кто?
– Это уж тебе определять.
– Каким, интересно, образом?
– По плодам, сынку. Ты же христианин. Вот по плодам и определяй. А сейчас езжай домой, устал я. И
