Отец Агап выглядел настолько несчастным и потерянным, словно от него отказался сам господь бог. Он стягивал резиновой трубкой свой ветхий чемодан, пытался защелкнуть разбитые замки и при этом так горестно вздыхал, что у меня защемило сердце.
– Далеко собрались, батюшка? – спросил я, подметая усыпанный стеклянной крошкой пол.
– Далеко, Кирилл Андреевич, – ответил священник и стал кашлять.
– Что ж это вы так неожиданно?
– Не смею больше пользоваться вашей добротой…. А пользы от меня, как видите, никакой нет.
Я ждал, что батюшка спросит о Марине, но он демонстрировал полное безразличие к своей подопечной. Поднял чемодан, затем опустил его, порылся в полиэтиленовом пакете, набитом какими-то тряпками, и, стыдясь снова стать моим должником, тихо попросил:
– Вы не могли бы одолжить мне на время какие-нибудь старые, ненужные ботинки?
Я дождался, когда батюшка, перекрестившись на все четыре стороны, буркнет «С богом!» и выйдет из кафе. Как только калитка за ним закрылась, я не спеша прошел на хозяйственный дворик, плотно закрыл за собой дверь, откинул шторку, за которой стояла батюшкина койка, встал на колено и поднял крышку погреба.
Я спустился в сырую и прохладную яму без света, посмотрел на запыленные и увитые паутиной стеллажи, на которых стояли пузатые банки с солениями урожая прошлого года, на ощупь нашел брезентовый чехол, лежащий поверх картофельной ямы, разгреб деревянной лопаткой в углу и достал шахматную доску, сложенную коробкой. В ней лежал небольшой металлический предмет, завернутый в промасленную тряпку. Не разворачивая, я сунул его за пояс джинсов, прикрыл рубашкой и поднялся наверх.
Запершись в своем кабинете, я под настольной лампой развернул тряпку и долго рассматривал небольшой испанский пистолет «регент», выполненный в стиле «браунинга». Эту штучку, похожую на игрушку, мне привез из Чечни знакомый офицер. Пластмассовые накладки на рукоятке украшали изображения императорских корон. Короткая ствольная коробка отливала светлой, отполированной годами сталью. Предохранитель, расположенный над спусковым крючком, напоминал брошку в виде рифленого жучка. Маленький, изящный, «регент» почти исчез в моей ладони, когда я, чувствуя необъяснимый восторг от легкой тяжести оружия, медленно вытянул руку и прицелился в кнопку выключателя света.
Я гнал по трассе мимо Долины Роз в Приветное, к пионерскому лагерю, недалеко от которого разбили свой лагерь археологи. Колеса с хрустом накатывали на лужи, выбивая из-под днища тугие плевки; оконные щетки, мотаясь из стороны в сторону, как стрелки метронома, снимали со стекла воду. Я торопился, почти не снижал скорость на поворотах, рискуя, обгонял на подъемах, заставляя встречные и попутные машины испуганно шарахаться в сторону.
Погода играла против меня. Дождь наверняка заставил всю компанию закрыться в палатках, а в какой из них сидел Влад – я не знал. Поскальзываясь на мокрой тропе, пригибаясь, чтобы не маячить на склоне горы, я переходил от скалы к скале, не упуская из виду разноцветные кирпичи палаток.
Девушка в майке старательно чистила кастрюли песком у самой воды и не оборачивалась. Из какой-то палатки доносилась тихая музыка, невнятно бубнили голоса. Осторожно, чтобы не зашуршали камни под ногами, я опустился ниже, к машине, стоящей под дырявым навесом, промокшим насквозь и провисшим под собственной тяжестью. По углам с него стекали мутные струйки. Кирки, ломы и лопаты с налипшими к ним комьями белой глины лежали в луже, словно вилки и ложки, отмокающие в раковине. На ветру тяжело раскачивались и хлопали мокрые разноцветные полотенца, и тонкостволые акации, к которым была привязана веревка, низко кланялись морю.
Я быстро подошел к девушке, моющей посуду.
– Где Влад? – спросил я, придирчиво осматривая не слишком чистые бока кастрюли.
– У себя…
– А разве песком лучше, чем пемоксолью? – спросил я. – В какой он палатке? Что-то я запутался в вашем полотняном городе.
Девушка повернулась, показала рукой на красную «памирку».
– Так я и думал, – сказал я, поднимаясь на ноги и возвращая кастрюлю на место. – Ну, пока!
– Пока, – растерянно ответила девушка, провожая меня взглядом.
Палатка была закрыта на дугообразную молнию, изнутри доносилось тихое потрескивание приемника. Не останавливаясь и не задумываясь о том, как мне лучше действовать, я рванул застежку, и полог сразу затрепетал на ветру. Уваров лежал на животе, ногами к выходу, и просматривал листы с текстом и рисунками. Слева от него, на надувной подушке, лежала трубка сотового телефона, в ногах, в углу палатки, – пирамида из консервных банок и стаканов с сухим супом.
Я согнулся, отодвинул рукой мокрый полог и вошел в палатку.
– Что надо? – не отрываясь от бумаг, спросил Влад.
В одно мгновение я встал коленом ему на спину, схватил рукой за косичку и приставил ствол «регента» к затылку. Влад дернул головой слишком сильно, чего бы я на его месте не сделал, имея столь близкий контакт с оружием. Наверное, он не сразу понял, что в палатку зашел чужой и что твердый предмет, упирающийся в затылок, – пистолет.
Моя рука сдавила пучок волос еще сильнее, а ствол пистолета заставил Влада опустить голову и прижаться щекой к спальному мешку. Он скосил глаза и наконец увидел меня.
– А-а, старый приятель! – произнес он, стараясь не терять самообладания. – Ну и шуточки у тебя!
– Мы оба друг друга стоим, – ответил я и поднес пистолет к глазу Влада, чтобы он смог заглянуть в дуло. – Наверное, ты лучше разбираешься в мортирах и пищалях, чем в современном оружии. Так поясняю: это испанский вариант «браунинга», калибр – шесть-тридцать пять, шесть патронов в магазине. От выстрела в лоб затылочная кость рассыпается в крошки, как ветровое стекло в автомобиле.
– Страшно, – оценил Влад. – Только ты так не напрягайся, а то палец ненароком дрогнет.
Влад поморщился. Коленом я причинял ему боль.
