Орлов склонил голову и взглянул на девушку.
– Сегодня погуляй по парку, подыши воздухом. А завтра с утра садись за стол. Только курточку эту смени, она тебе не идет. Ты в ней как урява.
Поведение князя меня, мягко говоря, озадачило. Зачем он вызвал меня к себе именно в тот момент, когда у него находилась Татьяна? Почему позволил присутствовать при их разговоре? Может быть, он тем самым хотел дать мне понять, что за Татьяной нужен глаз да глаз?
Когда мы с девушкой оказались на улице, я сказал:
– Курточка тебе в самом деле не идет.
– Да пошел ты! – рассерженно ответила Татьяна и посмотрела на себя. – Чем она тебе не нравится? Сумасшедший дом какой-то! Он хоть раз на календарь смотрел, этот твой Орлов? Он знает, какой сейчас год? Сам в косоворотке ходит, а на мою куртку кидается!
– Будешь лясничать, – негромко пригрозил я, – он прикажет отвести тебя на конюшню и выпороть торбачем.
– Что?! – ахнула Татьяна и внимательно посмотрела мне в глаза. – Все. Вопросов больше не имею.
И все же вопросы с ее стороны отсутствовали недолго. Едва я, откланявшись, повернулся к ней спиной, как Татьяна сдалась, ухватилась за меня, как за последний вагон уходящего поезда, и взмолилась:
– Стас! Ну хоть ты разговаривай со мной нормально, а не как с больной!
– Ради бога, – ответил я, обернувшись. – Только не надо убеждать меня, что ты хотела уволиться из-за Родиона.
– Хорошо, – на удивление легко, без торга согласилась Татьяна. – Я расскажу тебе, почему я хотела уволиться. Но для начала покажи мне его комнату.
– А это еще зачем? – удивился я.
– Я многое смогу понять, если увижу его вещи. Книги. Одежду. Порядок, в каком расставлена мебель…
– Ничего не получится, – ответил я, покачав головой. – Дом могу показать, я живу как раз над его апартаментами, но без разрешения старика входить туда не советую.
Мы шли по кипарисовой аллее. Почерневшие комки снега тянулись по обе стороны дорожки, как бордюр. Садовница шла нам навстречу с полными ведрами чернозема. Проходя мимо, она кивнула мне.
– Странная женщина, – произнесла Татьяна, когда мы разминулись. – У нее такое лицо… Как бы точнее выразиться…
– Одухотворенное? – подсказал я.
– Можно сказать, что так.
– Это тебе так с непривычки кажется, – пояснил я, рассматривая кипарис, стоящий ближе всего ко мне. – Ее лицо, как и у всех остальных служителей усадьбы, наполнено ожиданием.
– Ожиданием чего? – уточнила Татьяна.
– Крошек с барского стола… Не стой здесь, это нехорошее место, – посоветовал я, кивнув под ноги Татьяне.
Она сразу же шагнула в сторону и посмотрела на свои следы, отпечатавшиеся на сырой кирпичной крошке.
– В лагере Креспи, – произнесла она, – ты производил на меня куда более сильное впечатление.
– Сильное – в том смысле, что я не казался тебе таким идиотом, как сейчас? – уточнил я.
– Это ты сказал, – ушла от ответа Татьяна.
Я встал на цыпочки и провел ладонью по шершавому стволу кипариса. Наполовину отколовшаяся щепка так и не прижилась, высохла до черноты, хотя сразу после выстрела я прижал ее к стволу резиновым жгутом.
– Месяц назад, – произнес я, отламывая щепку и без усилий превращая ее в крошево, – на том месте, где ты только что стояла, жизнь Родиона едва не оборвалась. В него стреляли.
Татьяна испуганно взглянула на меня.
– Я об этом ничего не знала, – ответила она. – И что? Удалось выяснить, кто стрелял?
Я недоверчиво смотрел в ее глаза. «Однако девочка лжет», – подумал я, вспомнив схему усадьбы, которую нашел в ее папке.
– Нет. Родиона спасло только то, что он сразу же упал в сугроб и не шевелился до тех пор, пока не подбежал я.
– Стреляли из-за этих кустов? – спросила она, кивая на мешанину из голых веток малины.
– Да, из-за этих, – подтвердил я.
– На снегу должны были остаться следы, – предположила девушка.
– Остались, – ответил я, отряхивая ладони от древесной пыли. – Следы моих ботинок. И еще следы ворон.
– Ты хочешь сказать… – начала было Татьяна, но замолчала, а потом спросила, уверенная в моем ответе: – И ты даже не попытался что-нибудь выяснить?
– Времени не было, – честно признался я. – Мы с Родионом готовились к вылету в Катманду.
