– Нет. Мы разговором увлеклись.
– Странно, что она полезла через крышу, – сказал я. – По-моему, проще было покричать, постучать в дверь. Вы бы услышали, если бы она стучала?
– Какой разговор! Мы слышали даже, как лошади фыркают и с ноги на ногу переступают… Значит, стоим втроем, о щенках говорим. Я у Татьяны про тебя спрашиваю, прошу, чтобы вечером ко мне направила, если встретитесь. Конюх тоже пообещал, что зайдет после работы. Забыл он или передумал – не знаю, но ко мне так и не зашел, домой поехал. И вот в часов девять как вспыхнет! У меня во дворе светло как днем стало. Я почему-то сразу про конюшню подумал. И, в чем был, с щенком на руках – туда! Пока добежал, половина коней уже через ограду выгона перескочила – и на ухожу. Я еще подумал: молодец конюх, успел стойла открыть и ворота. А конюх, оказывается, уже два часа как домой уехал. Только ты один на снегу валялся.
– А Татьяна?
– Татьяна минут через пять объявилась. Бежит с ведром в руке, на ходу куртку надевает. Как-то неестественно она это делала… Чувствую, а сказать не могу.
– Это ты меня из выгона вынес?
– А кто ж еще? Я думал, тебе каюк. А как на руки поднял, так услышал, что дышишь. Копытом тебя лошадка в спину припечатала, хорошо что не по балде.
– И я действительно держал в руке зажигалку?
Палыч ответил не сразу – то ли сигарета у него затухла, и он принялся ее раскуривать, то ли думал, как ответить лучше.
– Знаешь, честно говоря, я этого не видел. Когда ты уже у кустов лежал и в себя приходить начал, Танька эту зажигалку у тебя в руке нашла.
– Это она так сказала?
– Да, хозяину так и сказала: в руке у Стаса.
– А конюх доложил князю, что Татьяна в конюшню лазила?
– Да он вообще двух слов связать не мог! Испугался здорово. Примчался ночью с какой-то пьянки, весь дрожит, крестится. Николаич его и слушать не стал, отправил отсыпаться.
Он замолчал, поплевал на окурок и кинул его в реку. Надо было закончить сказанное каким-нибудь выводом, а вот его как раз Палыч делать не хотел.
– Так что думай сам, – сказал он округло. – И голову не теряй.
– Получается, что стойла Татьяна открыла, – произнес я. – Значит, заранее знала о пожаре, лошадей пожалела. А кто еще, как не поджигатель, может о пожаре знать заранее?
Я хотел, чтобы Палыч подтвердил: да, это так, по-другому объяснить происшедшее невозможно. Но кинолог свои слова держал в крепкой узде.
– Ну, это тебе выводы делать. А мое дело рассказать тебе, как все было.
Спал я плохо, несколько раз за ночь вскакивал и смотрел на часы. Утром, чувствуя себя совершенно разбитым, на одной воле пробежал вокруг пруда, с головой окунулся в полынью, и только когда все тело запылало огнем, вновь почувствовал себя сильным и уверенным в себе.
Гладко выбритый, пахнущий горьким одеколоном, я стремительно вошел в приемную как неукротимый и могущественный Кинг-Конг, как Годзилла или Бэтмен. С Татьяной я не поздоровался, лишь кинул на нее презрительный взгляд.
– Что это ты с утра в рот воды набрал? – равнодушно спросила она, перебирая письма, телеграммы и квитанции. – Конфетку хочешь?
– Князь у себя?
– У себя, но до двенадцати никого не принимает.
– Даже меня?
– Даже тебя, – ответила Татьяна, приподняла крышку коробки с конфетами и положила на язык шоколадную улитку. – Ни-ко-го! Ферштеен?
«Можно вломиться к нему без разрешения, – думал я. – Но хозяин таких вещей не любит, наверняка выставит вон. И у Татьяны появится повод посмеяться надо мной».
Я нервно ходил вокруг стола.
– Ты сегодня какой-то озабоченный, – заметила Татьяна. – Нет желания прокатиться на выходной в первопрестольную? Говорят, в Малом идет какой-то совершенно безумный спектакль.
– Из МВД телеграмм не было? – едва разжимая зубы, спросил я. – Из Непала?
– Увы, увы, – пропела Татьяна, растопыривая ладони и оглядывая разложенные на столе документы, как карты в пасьянсе. – Вот только из милиции…
Я сгреб и смял в кулаке несколько писем и стал бегло просматривать их, швыряя затем на стол. Из районного отделения милиции:
