Несмотря на отсутствие всякого желания видеть князя и общаться с ним, усадьба, с ее тихими парковыми дорожками, черными деревьями, медленно пробуждающимися после зимней спячки, с темноводным прудом и белым горбатым мостом, напоминающим серебряный кокошник на голове цыганки, после шумной и суетной Москвы показалась мне островком рая, родным домом, и я с горечью подумал, что незаметно привык к этой земле и полюбил ее. Расставаться с усадьбой было невыносимо. Я едва сдерживал слезы, когда подходил к главным воротам.
– Хозяин уже два часа тебя разыскивает, – сказал мне охранник. – Срочно зайди к нему.
Еще можно было остановиться, дать задний ход, можно было высказать князю все свои претензии, объяснить, что недоверие и слежка за мной – все равно что плевок в душу, но я был упрямым человеком и любил хлопать за собой дверью.
– Дай-ка мне лист бумаги и ручку, – попросил я и сел за стол.
Охранник, сопя, из-за плеча следил за моей рукой. Я писал быстро и размашисто, чтобы передать не только суть просьбы, но и настроение.
– Что это? – не поверил своим глазам охранник, когда я протянул ему лист и попросил передать его Орлову. – «Заявление. Прошу уволить в связи с отсутствием доверия с Вашей стороны…» Ты что, парень, с ума сошел?
У охранника были все основания удивляться моему поступку, и я не стал что-либо ему объяснять. Пожал плечами, мол, наверное, ты где-то прав, и вышел из дежурки.
– Может, передумаешь? – несся мне вдогон сочувствующий голос. – У нас уже четыреста заявок от желающих работать в усадьбе. Пять человек с высшим образованием в уборщики просятся…
«Не передумаю», – мстительно подумал я.
Сборы заняли у меня всего несколько минут. Поднявшись к себе, я убрал с дивана постель, расставил по углам стулья и сложил в мусорное ведро пустые бутылки. Закинув свои вещи в большую спортивную сумку, я мысленно поблагодарил комнату за уют и те счастливые мгновения, когда я был здесь с Татьяной, и вышел.
В обратную сторону я шел со скоростью похоронной процессии, придумывая всевозможные поводы, чтобы остановиться, поглазеть на небо или верхушки деревьев. В последние минуты моего самоизгнания из усадьбы душа страдала особенно сильно. Волной накатила беспросветная тоска. Я смотрел на кипарисовую аллею, на грот, на желтые огни хозяйского дома свежим взглядом, открывая для себя нечто новое, словно привычную для глаз картину в мое отсутствие подправил художник, усилив краски и четче выписав детали. Еще не покинув пределы усадьбы, я уже страдал от ностальгии по ней.
Дойдя до клубмы, к которой сходились четыре дорожки, я остановился, кинул сумку под ноги и стал вспоминать, не забыл ли я чего-либо в своей комнате. Чтобы скорее ответить на этот вопрос утвердительно, я раскрыл сумку и стал перебирать вещи. Бритвенный станок, баллончик с пеной, полотенце, кроссовки, спортивный костюм…
В тот момент, когда я пересчитывал носки, рядом со мной вдруг появилась Татьяна, словно материализовавшись из темноты. Она была в том же голубом спортивном костюме, в котором я видел ее на пожаре. Волосы придерживала тугая горнолыжная повязка. Руки в карманах, плечи приподняты – сыро, а потому зябко.
– Привет! – сказала она. – А я тебя еще с моста заметила, но не сразу узнала. Что это ты едва ноги передвигаешь?
«Вот о чем действительно надо жалеть, – подумал я, снова склоняясь над сумкой, чтобы в сумерках спрятать восторженную физиономию, – так это о том, что мы не познакомились раньше и в другом месте».
– А я тебя по всей усадьбе разыскивала. Князь приказал найти и доставить. Сенсационное известие. Ты не поверишь!
Я принялся вытаскивать из карманов поздравительную открытку от мамы и письмо из «Эскорта».
– Почему ты молчишь? – насторожилась Татьяна. – Что-нибудь случилось?
– Прости меня, – невпопад ответил я, протягивая ей два измочаленных конверта. – Я нечаянно прочитал эти письма, а только потом узнал, что они адресованы тебе.
«Сейчас она придет в ярость, ударит или пошлет меня подальше, и тогда расстаться будет легче», – подумал я.
– Какие письма? – не поняла Татьяна. Было слишком темно, чтобы различить текст на конвертах, и она повернулась боком к хозяйскому дому, из окон которого струился слабый свет. В той же последовательности, что и я, она сначала прочитала открытку от мамы, потом ответ из «Эскорта».
– Я был не прав, – продолжал я каяться, заполняя затянувшееся молчание, и закинул сумку на плечо. – Ты оказалась лучше, чем я о тебе думал. И мама тебя любит, и на работе тебя ценят. Первенство МВД по стендовой стрельбе… мастер спорта….
Татьяна взглянула на меня. В ее глазах отражался далекий свет, идущий из кабинета князя, где сияли десятками огней электрические светильники, стилизованные под канделябры со свечами.
– Это была не моя тайна, – произнесла она.
– Я понимаю.
– Что ты понимаешь? – изменившимся тоном спросила Татьяна. Это был не столько вопрос, сколько утверждение, что я ничего не понимаю. – Профессиональный долг. Договорные обязательства.
Я кивал, соглашаясь. Как можно было подвергать сомнению столь высокие понятия, как долг и обязательства?
– Желаю успеха, – сказал я.
– Пойдем вместе, я тоже к нему.
Я отрицательно покачал головой.
