Открыть огонь успели только я и Клаус-Мария. Помню, что меня перекорежило от отвращения – твари казались настолько уродливыми и несообразными, как ни один из самых пугающих хищников. В следующий миг наши «манлихеры» извергли потоки свинца. Пули с чмокающим звуком вонзались в податливую мягкую плоть, густо покрытую блестящей в неярком свете слизью.
На площадь за нашими спинами вырвалась подмога, и тут стены стали падать одна за другой. Подточенные загодя, они, как говорится, держались на одном честном слове.
Хлынули. Нет, не лемуры. Отвратительные бестии, каких не выдумает самое извращённое воображение. Ростом с человека, вдвое выше и вдвое ниже. Словно кто-то задался целью посмотреть, что получится, если на самом деле скрестить ежа и ужа. Или, точнее, анаконду с дикобразом и кайманом. А заодно прибавить лапы, как у комодского дракона.
Истошно завопил Кеос. Правда, кричал он недолго. Челюсти не прокусили броню, но сдавили несчастного так, что перетёрли почти пополам. Разорвали. Растянули. Одна коричневая туша стекла нам под ноги, но другие, само собой, не остановились.
– Гранаты! – заорал Клаус-Мария.
Я выстрелил не колеблясь. Кеос уже мёртв. А если даже нет – ничего не поделаешь. Мне надо выйти живым изэтого боя. На Новом Крыму, не колеблясь, дрался бы и голыми руками, чтобы вытащить своего, а здесь... я должен просто уцелеть. Честь и всё прочее не имеет ко мне никакого отношения.
Гранаты взорвались не сразу. Видать, взрыватели оказались слишком тугими – подрыв происходил, когда снаряд уже успевал уйти в глубь мерзкой туши, и потому эффект оказался потрясающим.
Гранаты взрывались. И коричневые, истекающие слизью туши разносило в клочья, жалко и нелепо торчали чёрные обугленные обломки костей. Мумбу чуть не вырвало.
Другие отделения, появившиеся в разных концах площади, тоже взялись задело. Поток уродливых, гротескных тел. Коричневое, стремительно расползающееся пятно. Зелёные вонючие лужи, хрип, рёв, бульканье. Кто-то из десантников поопытнее пустил в ход наплечные гранатомёты, термитные заряды выжигали всё на десять шагов вокруг себя.
Но в тот миг нам было не до того, вместе с Клаусом-Марией мы пытались вытащить Кеоса. Несчастный румын оказался разорван почти пополам. Не помогли ни броня, ни надетый в полном соответствии с уставом жилет. Мы перебили тварей в гараже, но при этом сами остались почти без амуниции. Патронный подсумок показал дно. Чуть поколебавшись, я потратил последнюю гранату для подствольника – взгромоздившееся на крышу уродливое существо, больше всего напоминавшее громадного богомола с длиннющими, загибавшимися тройной спиралью антеннами, разнесло в мелкие клочья.
И после этого как-то само собой получилось, что атака захлебнулась. Уцелевшие бестии отхлынули. Убрались лемуры-стрелки. Взвод почти в полном составе – если не считать убитых и раненых – оказался собранным в самом сердце Кримменсхольма.
...Разумеется, штаб «Танненберга» встал на уши. Разумеется, нам приказали во что бы то ни стало «удерживать поле боя» до того времени, пока умники из батальонного штаба – проще говоря, разведка и контрразведка, а также «другие необходимые специалисты» – не прибудут на место и не разберутся, в чём дело.
Мы были единственными, кто столкнулся с подобным, гм, феноменом. Остальные взводы и роты успешно выполнили задание. Они на самом деле спасали гражданских. Нашему взводу не повезло. Ни одного спасённого. Ни одного.
Как бы то ни было, помощь нам оказали. Ближе к вечеру пришли первые транспорты с тяжёлым вооружением. Конечно, не «королевские тигры», об этом оставалось только мечтать. Впрочем, мы были рады и скромным БМД, боевым машинам десанта. Огневая мощь у них не уступала среднему танку, а проходимость была выше. Броня, конечно, подкачала, ну да лемуры вроде как не располагали противотанковой артиллерией.
– Вот так-то, ефрейтор, – господин штабс-вахмистр уже успел закурить свою неизменную сигару. – Шли, как говорится, по ровному, да голой ж... прямо в муравейник. Докладывай. Как отделение?
– Всего выбыло из строя семь человек, господин вахмистр. Из них безвозвратные потери – один. Тяжелораненые, нуждающиеся в немедленной госпитализации, – ноль. Легкораненые, помощь может быть оказана в полевых условиях – шесть.
– Селезень твой как? – вдруг хмуро поинтересовался вахмистр. Немало меня удивив, сказать по правде.
– Подобран санитарами, – браво отрапортовал я. – Состояние удовлетворительное. С корсетом может ходить сам, господин вахмистр.
– Парни, которых эта дрянь за глотку взяла?
– Хуже всех Джонамани, у Сурендры проникающее ранение в лицо. Стрела пробила забрало, но ничего.
– Постой, ефрейтор. Что за чушь? Как стрела могла пробить забрало, оно пулю выдерживает!
– Не могу знать, господин вахмистр. Первичный осмотр предполагает не пробитие, а проплавление, каталитическое проплавление, бронепластик словно поплыл...
– Гм... яйцеголовым доложил, ефрейтор?
– Так точно, во время первичного опроса. – И что они сказали?
– Сказали, что это невозможно, господин вахмистр.
– Ничего другого от этих дармоедов я и не ожидал. Ладно, ефрейтор, можешь идти к своим. Я передам свое мнение господину лейтенанту... и оно будет положительным.
– Рад стараться, господин старший...
– Не тянись, ефрейтор. Мы в поле, а не на плацу. Вы неплохо прошли. Парня твоего, конечно, жаль. Хороший десантник бы вышел. Признаться, я бы предпочёл на его месте видеть Селезня. Всё равно от него никакого толку.
– Осмелюсь доложить, господин вахмистр, рядовой Росдвокрак хороший и старательный солдат! Он не опозорит...
– Защищаешь своих, ефрейтор? Правильно делаешь, только на твоём бы месте я списал бы Раздва- кряка в стройбат. В этот раз из-за него никто не погиб по чистой случайности. Не знаю, долго ли продлится такое везение.
Я ничего не ответил. Вытянулся в струнку, откозырял и спросил разрешения идти.
– Давай-давай, – хмуро кивнул вахмистр. – И прочисти Мумбе мозги. Этой ночью, я чувствую, нам спать не придётся.
О, как он был прав!..
Я пошёл к своим ребятам. Благодаря усилиям медиков держались они неплохо. Даже Селезень перестал ныть и стонать.
Тело Кеоса, запаянное в чёрный пластик, заполненный инертным газом, подлежало теперь отправке на Новый Крым. Имперский десант вообще и «Танненберг» в частности очень заботились о том, чтобы ни один погибший не остался на поле боя. И чтобы потом он был со всеми почестями похоронен. По обычаю многих армий ещё старого мира, когда существовали различные страны и ещё была настоящая Россия, погибшему посмертно присвоили внеочередное воинское звание. Кеос отправлялся в мир иной старшим вахмистром. Его перебросили аж сразу через две ступеньки – ефрейтора и просто вахмистра. В смерти он сравнялся с самим господином Клаусом-Марией. С образцом, так сказать, имперского служаки и солдата...
А поскольку Кеос погиб, со всего разбега влетев в ждущие коричневые объятия, дело оказалось представлено так, будто бы он прикрыл собой непосредственного командира, то есть меня, и вышестоящего начальника, то есть господина старшего вахмистра. За такое дело полагался солдатский Железный крест четвёртой степени, но с дубовыми листьями. Армейские острословы прозвали эту награду «терновым очком».
Посмертно Кеосу вручили этот самый крест. Теперь его семья, если только она у него была, получала права на двойную пенсию. А его имя будет высечено на громадной мраморной плите, где скрупулёзный «Танненберг» отмечает всех погибших в своих рядах и всех награждённых. Надо сказать, что список отмеченных посмертно устрашающе и деморализующе длинен. Но это было уже позже, много позже.
Эту ночь мы провели, что называется, «на костях». Взводу запретили покидать Кримменсхольм. Вместе с
