26
Июнь. Тёплое, местами даже жаркое сибирское лето. Уже много месяцев, как я ношу череп на рукаве. И уже много месяцев «Танненберг» бездействует.
После Зеты-пять я так больше и не увидел того самого секуриста, что грозил мне разбирательствами. Он словно в воду канул. И, само собой, расспрашивать о нём кого бы то ни было я не мог. Меня самого никто не трогал, во взводе я был на хорошем счету, выиграл сперва взводные, а потом ротные состязания по стрельбе, попал на батальонный финал, где занял второе место – 567 очков, уступив победителю всего шесть.
Отличился и Мумба, правда, в неофициальной части состязаний. В конкурсе «кто быстрее слопает усиленный полевой паёк» с ним никто так и не смог сравниться.
Нет, нельзя сказать, что жизнь наша была сплошной малиной. Ночные тревоги, марш-броски, учебные высадки, батальонные учения и так далее. Патрулирование. Пятая рота, официально считавшаяся учебной, в рутинном мероприятии участия обычно не принимала, однако время от времени, когда на базу прибывали для отдыха другие взводы и даже роты, нас бросали, что называется, затыкать прорыв. Обычно это были достаточно отдалённые от Нового Севастополя районы, но, само собой, по закону подлости, когда подошла очередь вставать на подмену нашему взводу, нам, естественно, выпал именно Новый Севастополь.
И господин штабс-вахмистр, и господин лейтенант при этом выразительно смотрели на меня – когда нам зачитывался приказ о заступлении на временное патрулирование столицы Нового Крыма. Но я только по- уставному пялил глаза и на предложение кому-то добровольно остаться в лагере на «санитарных работах» не отозвался.
Я хорошо помнил и секуриста, и слова лейтенанта о том, что «не стоит становиться плохим шпионом». Яснее ясного, в Севастополе за мной станут наблюдать. Не дам ли я поблажку «местным», не окажется ли, что я, как говорится, «затесался в ряды с подрывными намерениями». Я всё это знал. Проверки детские, но эффективные. Какие-то наивно-рыцарские. И эффективны-то они тоже только с наивными рыцарями.
Вопрос теперь только в том, не окажусь ли таким же наивным рыцарем я сам...
В Новый Севастополь нас перебросили имперским транспортником. Посадили на военной базе, за чертой города, где стояла рота постоянного новосевастопольского гарнизона. Наверное, у имперцев были основания держать тут целую роту: как-никак, Новому Крыму оставили право содержать свою собственную криминальную полицию и «контингент поддержания порядка». Имелся и «отряд особого назначения», вроде как для противодействия возможному терроризму. На вооружении у этих подразделений имелось вполне современное оружие. Немного, но всё же лучше, чем ножи и дубины, с которыми, было дело, шли прямо на танки отчаявшиеся поселенцы.
Третья рота, настоящая, кадровая рота, где собрана была старая гвардия, ветераны, никого со сроком службы меньше трёх лет, отправлялась на отдых, в Сибирь. Правильнее было бы говорить «на Сибирь», поскольку наша Сибирь – не более чем остров, но... так уж мы все привыкли. И даже правила русского языка видоизменили. Ввели «нашу» Сибирь в качестве исключения.
Их место занимали мы. Наш взвод. На десять дней. Не так уж и много, да и хлопот особых у патрульных не было. Кроме «Танненберга», на планете имелись и ещё кое-какие имперские части, небоевые – тылы, госпиталь, ремонт, склады боезапаса и тому подобное. Имелись и строители. Разумеется, прислуга при штабе. Вся эта публика не пренебрегала скромными удовольствиями ночной жизни Севастополя, и патрули в основном занимались отловом тех, кто отправился в самоволку.
Кстати, даже офицеры штаба, медики, медсестры и тому подобные жили не на городских квартирах. Имперцы построили для них особый квартал на отшибе, рядом с авиабазой. Чтобы удирать было бы сподручнее, случись чего?
Инструктаж давал сам господин штабс-вахмистр, проникшийся серьёзностью момента. Солидно откашлявшись, он принялся «доводить до нас вводную», пересыпая речь своими любимыми «скотскими жирафами», «слонами-переростками» и «удавами узловатыми».
Нам предписывалось, в соответствии с уставом патрульной и сторожевой службы, следить за:
– соблюдением имперскими военнослужащими установленной формы одежды;
– соблюдением имперскими военнослужащими правил поведения в общественных местах;
– и то и другое распространялось как на рядовой и вахмистрский состав, гак и на офицерский. Ссылки одетого не по форме офицера, что, к примеру, обер-ефрейтор-патрульный не имеет права делать замечаний старшему по званию, во внимание не принимать и заносить таковое в рапорт;
– следить за общественным порядком, не подменяя местной полиции, но тем не менее: пресекать хулиганские выходки, давать отпор антиэстетическому поведению (бедному вахмистру пришлось изрядно напрячься, прежде чем он сумел выговорить слово «антиэстетический», а на наивный вопрос Раздва-кряка, в чём же, по мнению господина вахмистра, заключается таковое поведение, дал ответ по-десантному чёткий и двойственного толкования не допускающий: кто по улице с голым афедроном расхаживать станет, тот, стало быть, и ведёт себя «антиэстетически»).
Но были нам даны и другие инструкции, типа:
– следить за появлением листовок, плакатов, постеров антиобщественного и антиимперского содержания, клевещущих на общественный строй, мораль, идеологию государства, равно как и на личность Его Императорского Величества кайзера;
– пресекать все незаконные, т.е. незарегистрированные и не одобренные городской управой уличные шествия, митинги, собрания, манифестации и иные формы выражения общественного мнения.
– Можно вопрос, господин штабс-вахмистр?
– Задавай, обер-ефрейтор.
– Получается, что мы таки подменяем собой полицию? Ведь всякие там митинги и шествия – дело городской управы, не имперского гарнизона, не так ли?
Клаус-Мария снисходительно хмыкнул.
– Молод ты ещё, обер-ефрейтор. А я тебе так скажу – если на сборище оскорбляют Его Императорское Величество кайзера, то это значит, что оскорбляют и его верную армию, а если оскорбляют армию, то оскорбляют и меня, Клауса-Марию Пферцегентакля. А когда меня оскорбляет какая-то штафирка, я, честный штабс-вахмистр, становлюсь просто сам не свой, – он вновь широко ухмыльнулся, давая понять, что «штафирке» не поздоровится, стоит ей, бедняге, оказаться на пути у господина старшего мастера- наставника.
– То есть мы должны вмешиваться, только если задеты честь и доброе имя Его Величества?
– Вот лошак крымский, непонятливый! Не заставляй меня думать, что обер-ефрейторство тебе дали зазря. На любом сборище, повторяю, на любом сборище, которое городской управой не разрешено, а может, и на том, что разрешено,
Я молча откозырял и сел.
Вопросов больше не было. Итак, гарнизон таки должен был следить за политическим благонравием столичных обитателей. А оно, понятное дело, не всегда оказывалось на высоте. В конце концов, я сам шесть лет учился здесь в университете, славном своими традициями вольнодумства. В договоре Нового Крыма с Империей имелся особый пункт о независимости Новосевастопольского университета, неподотчётного имперскому министерству образования. Ректор назначался советом попечителей, деканы избирались свободным голосованием преподавателей и научных сотрудников факультетов. А совет попечителей, хотя и включал в себя представителя имперской администрации сектора, решения принимал квалифицированным большинством, а не консенсусом, так что присутствие одного мышиного мундира ничего не меняло.
