Череп на рукаве

внезапно откуда-то из предутренней мглы нас встречает режущая пулемётная очередь.

Пулемёт бьёт с вершины небольшого холма, один из склонов круто обрывается в речное ложе. Что-то сильно, очень сильно ударяет меня в плечо, и мир переворачивается.

Мрак.

Нет даже боли.

31

– Он пришёл в себя, господин майор.

– Отлично. Господин военврач, оставьте нас. Господин риттмейстер, ваша...

Я слышу голоса. Веки мои поднимаются с таким трудом, словно каждое из них весом со средневековый подъёмный мост.

Палата. Серое и зелёное. И что-то чёрное в самой середине, уродливая чернильная клякса, пятнающая всю картину.

Ну конечно. Военный госпиталь. Отдельная палата. Но на окнах решётки. То есть это не просто военный, это тюремный госпиталь?..

И господин из Geheime Staatspolizei. Ба. Старый знакомый. Господин риттмейстер. Памятный ещё по Зете-пять. Следил за мной всё это время, что ли?..

Правда, на меня он смотрит безо всякой враждебности. Даже скорее с любопытством и чуть ли не дружелюбно.

– Очнулся, Фатеев? – произносит он. – Очънъюлся, приятъель? — повторяет он по-русски.

– Так точно... господин... риттмейстер... – выдавливаю я. Пробую подвигать руками, ногами – всё вроде бы на месте. Всё действует. Правое плечо, правда, в тугой повязке, но нигде ничего не болит.

– Оставь, давай без чинов, – машет он рукой, вольно разваливаясь на стуле. Блестят начищенные до нестерпимого блеска высокие офицерские сапоги. Такие сейчас действительно остались только в гестапо... – Врачи дали мне пятнадцать минут, так что давай к делу. Я веду следствие по поводу побега заключённых из места временного содержания на... впрочем, позволь мне опустить подробности. Это не допрос, видишь, я не веду протокола, нету понятых, так что говори свободно. Я так понимаю, что именно ты, обер-ефрейтор, поднял тревогу?

– Так... точно... – слова даются с огромным трудом.

– Очень хорошо Как же это произошло? – задушевным голосом осведомляется риттмейстер.

– Встал... отлить., не хотел... рядом... со своими... прошёл... увидел... как бегут... включил... экстренную передачу... начал... преследование... открыл... огонь... на поражение...

– Спокойнее, спокойнее, Руслан. Всё это я и так знаю. Запись того, что ты произносил тогда, – она у меня имеется. Значит, ты проснулся и пошёл... так?

– Так...точно...

– И где же ты был, когда заметил... э-э-э... факт бегства? Сможешь показать на карте?

Я кое-как черкаю карандашом.

– При... примерно здесь, господин...

– Без чинов, Руслан, я же сказал. Примерно здесь?

– Да... но я не могу быть уверенным...

– Ничего. Обозначил хотя бы примерно, и ладно. Хорошо. То есть ты увидел убегающих, кинулся в погоню...

– Открыл огонь...

– По кому?

– Н-не знаю, господин капитан... просто... по отставшим...

– Почему же ты открыл огонь, Руслан? Почему не попытался взять их живыми?

– Я... стрелял... по конечностям...

– Конечно. Ты стрелял по конечностям. Словно забыв, что пули «манлихера» незащищённому бронёй человеку отрывают эти самые конечности напрочь. Когда мы добежали до них, они уже истекали кровью. Их не удалось спасти.

– Я... виноват, господин... капитан. Готов... нести...

– Наказание? Не сомневаюсь, Фатеев, не сомневаюсь. Ведь вот какое получилось странное совпадение – среди пленных была твоя бывшая девушка. Дзамайте.

– Я... знаю, господин капитан. Кажется, мне удалось удивить гестаповца.

– Вот как? Откуда же? – Его удивление явно наиграно. Эх, плохо вас учат там, в охранке... —Господин штабс-вахмистр...

– А! – Секурист удивлён. – Да. Действительно. Штабс-вахмистр на самом деле показал, что сообщил тебе о факте пленения мятежницы Дзамайте. И что же случилось дальше?

– Не... могу... знать. Лёг... спать...

– Лёг спать... – задумчиво тянет секурист. – Не правда ли, странное совпадение, Фатеев. Тебе сообщают, что твоя девушка задержана, и немного времени спустя – нате вам, пожалуйста! Четверо часовых убито, пленные мятежники разбегаются!.. Причём, что интересно, Фатеев, убиты они – знаешь как?

– Не могу знать... – уклоняюсь я от ловушки. – Я бросился сразу в погоню...

– Гм. Не знаешь. Ну так я тебе скажу – они убиты брошенными с малой дистанции стандартными имперскими штык-ножами. То есть кем-то, подобравшимся вплотную. Не подскажешь, как это могло случиться?

Он уже торжествует. Неужто на самом деле так глуп? В таком случае, бедная Империя...

– Господин капитан... лагерь наш едва охранялся... все вымотались, резервов не было... один хорошо подготовленный боевик мог просочиться... Тем более... что пленные побежали туда, где их ждали сообщники... туда, откуда пулемёт...

– Ага. – Кажется, он удовлетворён моим ответом. – Один хорошо подготовленный боевик... Что ж, возможно, возможно. Маловероятно, но – согласен, возможно. То есть это всё, что ты можешь сообщить по существу дела?

Я молча киваю. Секурист встаёт. Он совершенно не выглядит разочарованным.

– Благодарю, обер-ефрейтор Фатеев, – говорит он уже официальным тоном. – Ваши разъяснения меня полностью удовлетворили. Думаю, как только разрешат врачи, мы, разумеется, лишь в порядке рутинной формальности, подвергнем вас тестированию на полиграфе. Полагаю, тогда расследование будет окончательно закрыто. Желаю скорейшего выздоровления, обер-ефрейтор. – Он коротко кивает мне и встаёт.

Я откидываюсь на подушку. По спине стекает холодный пот. Плохо. Плохо. Очень плохо. Полиграф. В народе именуемый «детектором лжи». Усовершенствованный, доведённый почти до абсолюта. Фиксирующий добрую сотню параметров, включая и потоотделение, и движения глазной мышцы, и дрожание век. Кроме, разумеется, всяких там тривиальных пульса, давления и прочего.

Конечно, смешно было бы надеяться, что меня не вычислят. Прикрытие у меня... и кровь на руках. Получается, что тех бедняг я убил напрасно. И теперь воистину мне нечем будет оправдаться, когда они положат свои горькие и правдивые слова к Его престолу в день последнего Суда.

Я медленно закрыл глаза. Не уронил бессильно веки, именно медленно их опустил. Настало время вспомнить всё, чему учили.

Полиграф. Детектор лжи. Его мощь основана была на слепой вере в науку, в то, что эта мешанина проводов и несложных электрических схем на самом деле способна отличить правду от лжи.

...Я старался дышать глубоко и ровно. Это всего лишь машинка. Глупая машина. Не обладающая никаким интеллектом. Можно до бесконечности увеличивать вычислительные мощности прикрученного к полиграфу компьютера, основа всё та же.

Следовательно...

32

Я поправлялся быстро. Рана оказалась неглубокой. Броня таки выручила, смягчив удар. Где я и что со мной, выяснилось очень быстро. Изолятор временного содержания нашей родной Gehaime Staatspolizei. Формальное обвинение – измена.