кабачок с то ли вывеской, то ли просто констатацией «Panorama», домашней рециной в бутылочке без этикетки, заткнутой салфеткой, и – да, умопомрачительной панорамой бухты (мизерные с такой высоты лодочки, кораблики и катерки кажутся просто стоящими на прибрежных камнях – настолько прозрачна вода у берега), вулкана и всего мини-архипелага.
– Что она там говорила про Атлантиду? – рассеянно спросила Майя, имея в виду экскурсоводительницу (приятную жилистую тетку, жену черно-загорелого, с медальным профилем и рублеными морщинами капитана нашего «пингвиновоза»).
– Ну, якобы по одной из распространенных версий легенда об Атлантиде пошла именно отсюда. Тут же, ты видела, тектоническая активность, и сам Санторин – да и этот, насколько я понимаю, остров тоже – вон какой обрывистый – приобрел такую необычную форму после некоей стародавней геологической катастрофы. В результате которой основная часть прежнего большого острова ушла под воду. Так что, возможно, Атлантида затонула именно тут.
– Это тебе, кcтати, в тему – насчет катастроф...
– Между прочим, если верить легенде – и насчет вреда лишних понтов тоже... Жили себе атланты, представители, понимаешь, могучей цивилизации... А потом в один момент, вероломно, без предъявления каких-либо претензий: бах – и ни атлантов, ни цивилизации, одни псевдонаучные версии...
– О! – вскинулась она. – Знаешь, куда еще поехать надо? В Неаполь!
– Почему? – Я слегка опешил. Шатурины, по их собственным словам, собирались рвануть дальше по островам, но ничего помимо Греции в их планы вроде не входило.
– Ну там ведь Помпеи? То же самое. Жили себе, жили, Римская империя, самые цивилизованные, самые крутые. Ну а что Везувий – гора, думали, как гора...
– Фактор фуры... – пробормотал я.
Выражение было глубоко окказиональное, но девица даже не переспросила – она гнула свое:
– Поехали! Шенген – визы не надо. Скажем ему, что все решили.
– Кому?
– Кому-кому! Тому, кто пить не умеет.
– Вы же на Крит собирались...
– МЫ собирались... А что – одно другому мешает? Времени у нас еще навалом. Денег, – она странно (зло, мне показалось) хмыкнула, – тоже... А тебе все равно куда ехать.
Не пойму... Нервничает она, что ли?..
– Будет нечестно, – говорю нарочито уныло. – Тут выходит тематическая последовательность, а мне надо ездить алогично.
– Какой ты педант... – Она в иронической своей манере чуть повернула голову и смотрела слегка искоса с неопределенным выражением. (Только была это, по-моему, не столько снисходительная ирония, сколько скрытое раздражение...) – Это не последовательность, а бабья прихоть. Просто взбрело в голову капризной москвичке (опять злобный нажим)... поддавшей с бодуна... – кивок на рецину.
Я вдруг вспомнил, что это ведь именно она, Майя, четвертого дня предложила мне сопровождать их сюда...
Разумеется, я ни секунды не заблуждался относительно собственной неотразимости в глазах молодых столичных девиц, и вообще – замечал, с каким выражением она на Антона своего посматривает... Который, похоже (а уж конечно, не я), и был адресатом интриги; я же – первым подвернувшимся инструментом...
– Пора. – Я посмотрел на часы. – Нам еще вниз топать. А то уплывут без нас, вот будет прикол...
10
Помимо того, что я чувствовал себя кретином, обидно было, что приятное общение с приятными людьми обернулось тягостной глупостью. Если, думаю, меня действительно пытаются во внутрисемейных разборках пользовать – свалю мигом. Хоть в тот же Неаполь. Но – один.
Похмельный Антон, однако же, ревновать и не помышлял.
Он перепугался.
Чувства свои парень вообще скрывать не умел – и что именно с ним творится сейчас, видно было прекрасно. Это была не обида, не подозрительность, не ревность никакая... – страх. Явный, примитивный и немалый. Полдня, проведенные случайным попутчиком, скороспелым приятелем с его женой – В ЕГО ОТСУТСТВИЕ, – грозили ему, оказывается, какими-то серьезными проблемами: вполне возможно, связанными с благополучием, здоровьем и физической целостностью...
Самое интересное, что для жены такая его реакция, похоже, тоже оказалась неожиданностью. Каких-то она сама не углядела нюансов в прихотливом их семейном раскладе, где-то, видать, переборщила, болезная...
Это было по-своему смешное и довольно идиотское зрелище – наша компания на пути на Крит (два часа на скоростном пассажирском катамаране). Чахнущие разговоры, натужные реплики, постоянные взгляды друг на друга украдкой. Я-то как раз чувствовал себя проще всех, будучи, слава богу, лицом посторонним, непосвященным и незамешанным, с чистым сердцем оставляя подозрения и двусмысленности на совести участников шоу.
Хотя у меня возникло (точнее, вернулось ко мне) бредовое ощущение: словно без моего участия тут все же не обошлось – не в том, естественно, смысле, что я что-то сомнительное сделал, а в том, что своим вынужденным повышенным вниманием к странностям я продолжаю каким-то мистическим образом провоцировать сбои в причинно-следственной связи событий, в поведении окружающих...
Теперь, когда вместо двух ясных, благожелательных, влюбленных удачников я наблюдал пару настороженных, пугливых, не доверяющих друг другу темнил, выработанный мною регистратор странностей бодро ревизовал пять предыдущих дней, присовокупляя к архиву и протянутую было в направлении предложенной мною еще в момент знакомства пачки сигарет Майину руку – судорожно отдернутую после поспешного мужниного «Мы не курим!»; и торопливо-неопределенные кивки девицы в ответ на мои пассажи типа: «В политологии и пиаре есть такой жаргонный термин «козлиный телеграф» – ты, Майя, наверняка в курсе...»; и мгновенно-разительную смену выражения лица Антона в тот момент, когда он не знал, что я на него смотрю, – с беззаботнейшей иронической ухмылки на посмертную маску предельной усталости...
И еще – ничем особо не примечательного чернявого, коротко стриженного, моих примерно лет спортивного мужичка, виденного Майей в Афинах, нами обоими – по пути на Санторин и мною одним – при сходе на берег в порту Ираклиона.
Дабы соблюсти минимальный политес (все же они мне не хамили – зачем было хамить им), вечер я еще провел вместе с Шатуриными. Мы поужинали осьминогом («октопус» – толстое щупальце с присосками, вкусом напоминающее курятину) на открытой, но защищенной от ветра с моря полиэтиленовыми стенками веранде одного из длинного ряда прибрежных ресторанов; выбрели на ограничивающий акваторию порта бесконечный изогнутый волнолом с круглым тяжеленьким фортиком у основания. Слева последние проталины заката гасли над сходящими в море горами, по которым рассыпались огни; отсюда задувало, ухал прибой, белеющая в темноте пена накатывала на груды валунов. Справа, в порту, сиял всеми палубами паром Minoan Lines. Под нашими ногами рыболовы сидели со спиннингами при свете газовых ламп. Прямо к волнолому пришвартованы были яхты, на одной – почти океанского калибра – на открытой палубе расслаблялись социально неблизкие.
Над головой с минутным максимум интервалом разворачивались взлетающие самолеты – прямо из-за порта беззвучно взмывала четверка огней (зеленый на правом крыле, красный – на левом, белые – на фюзеляже), раздвигалась из линии в треугольник и, быстро набирая высоту, уходила в сторону моря; гул двигателей подтягивался следом.
Все молчали. Майя, демонстративно идя на мировую, прижалась к мужу – тот помедлил, но на этот раз отстраняться не стал, приобнял ее, свернувшуюся под мышкой. Я искренне пожелал им про себя не париться, не дергаться, плодиться, размножаться и умереть в один максимально далекий день.
На следующее утро я специально встал пораньше, оставил у портье записку для молодых людей из сорок восьмого номера, где благодарил их за компанию и просил прощения за неожиданное исчезновение, расплатился за сутки и поймал такси.
В самолете я прочел заранее перекинутое на жесткий диск ответное «мыло» от Виталика, которому написал накануне по поводу конфликтологии и матстатистики.
«... Современная наука вообще обнаруживает некоторую тенденцию к диффузии дисциплин, к
