более приставала, прилипала к бокам и к вымени ломкая солома, листки травы. Молодые женщины в косынках оглаживали коров обратным движением рук, словно бы против шерсти, но мягко и по-доброму, по-человечески.
И вот, пятясь задами, сталкиваясь крупами, они стали подыматься бетонными коридорами и выходить на скотопригонный двор. Искаженные, обратно произносимые, зазвучали забытые матерные ругательства. Потом «Тьег! Тье-е-э-г!» («Геть! Геть!» — фонограмма тоже прокручивалась теперь в обратном порядке) — и под стихающие крики и мат ожившие коровы расставлялись там и тут: они с хрустом жевали брошенную им траву, солнечные лучи лежали на их боках, шмель летел, это была сама жизнь, и великая ложь того, что человек может живое создать, как и разрушить, ложь источалась видеоэкраном. Качество изображения было прекрасным, и бегущая строка сообщила о начале отсчета секунд: о сотворении мира.
Человек может считать
Старый, хотя и редкорастущий, кустарник — большое в степи подспорье. Стена ограждения была уже далеко позади, а командированный все более углублялся в степь. Ночь как ночь.
Он отыскал сухой куст, безлистный, крепкий, вырубил его (прихваченным топориком), затем порубил мелко. Костер занялся. Костер потрескивал. Командированный отошел от его жара и смотрел в темное небо, ища меж застывших огней звезд движущуюся огневую точечку пролегающего вертолета. Красно-желтый шмель, — подумал он, вспомнив оживших на экране коровенок на скотопригонном дворе.
Теперь следовало запастись терпением. Нет смысла вскидывать глаза к небу каждую минуту. Отойдя в сторону и томительно расхаживая взад-вперед, командированный случайно перевел взгляд и за кустарником, левее, увидел огонь, такой же недвижный, как и его собственный. Несомненно, огонь еще одного костра.
Он вздрогнул, ведь костер горел совсем недалеко, быть может, там сотоварищ (но, быть может, какая-то патрульно-охранная служба?). Секунду он размышлял. Разумеется, его костер уже тоже замечен. Так что стоит рискнуть и пойти туда самому… Он пошел. Он сделал по степи крюк и приблизился, сначала осторожно, потом смелее — у костра был один человек; стало быть, не патруль.
Командированный поздоровался, назвал себя. Человек у костра также назвался: да, он тоже сюда командирован, да, тоже живет в гостевом домике за стеной, на территории комбината, но только с восточной стороны. Почти ровесники, они оба прибыли сюда из столичного города — такие вот схожие судьбы, существенная разница была лишь в том, что сотоварищ жил здесь давно, около полугода…
— Тоже надеетесь, что кто-то прилетит? — спросил молодой командированный.
— Да. Разумеется. А на что еще надеяться? — ответил тот.
Молодой командированный спросил: неужели за полгода ни один вертолет не пролетал мимо?.. Тот только пожал плечами, мол, как это узнать. Какие-то огоньки по ночному небу двигались. Но редко. Потом он сказал:
— Есть и дольше меня ждут. Уже год ждут и больше года.
Он показал рукой:
— Вон. Посмотрите туда…
Вдалеке были видны еще два костра.
На следующую ночь, разжегши свой костер и добившись на время стабильного горения, он пошел к другим кострам — костры жгли, как выяснилось, не только командированные, жгли и работающие на комбинате, уже отчасти тяготившиеся своей работой. Среди жегших костер был даже один доброволец.
Говорил он с ними о том же — о надежде. С напором, свойственным новеньким (новые люди всегда настаивают на объединении усилий), молодой командированный пытался их объединить — не проще ли всем вместе, если все они, спеленутые судьбой, столь схожи своей целью и своей надеждой, не проще ли разжечь огромный большой костер?.. Но нет, оказалось, не проще. Его убедили. Именно россыпь огней может побудить вертолетчика насторожиться и заинтересовать спецслужбы, что тут за ночные огни и почему. А один огонь — всего лишь один огонь. Мол, кто-то в степи забрел далеко и греется. Нет уж — каждый должен развести свой огонь, и поддерживать, и надеяться. Здесь были те, кто многое перепробовал и ждал уже не первый год. Им можно было верить.
Он уже привык видеть другие костерки, то близко, то поодаль. Он привык слышать среди ночи редкие крики степных птиц.
— Приятно вам кушать, — говорил он, проходя мимо костра, где сидел тучный мужчина; это и был разочаровавшийся доброволец из второго цеха.
— Спасибо. Садитесь тоже. У меня вкусно запеклась сегодня картошка.
Присев рядом, командированный разговаривал:
— Не скучаете один?
— Скучаю?.. Пожалуй, нет. На огонь смотреть приятно.
Часто попадался ему среди ночи семейный человек, суетливый, с охапкой хвороста в руках. Семейный человек шел зажигать свой костер — обычно он всегда опаздывал и вслух бранил жену, которая заспалась и не разбудила среди ночи вовремя. Он ведь просил разбудить его пораньше!.. У него больные ноги (он один из загонщиков в боксы, он загоняет быков, а это вам не коровы! ноги оттоптаны на десятилетия вперед!), но и с больными ногами он идет зажигать.
Молодой командированный присматривался, но видел он все то же: люди, обычные люди. Они просто ждут.
По сути, у всех было одно — они не могли разорвать сложившийся механизм своей привычной работы на комбинате, не могли себя переустроить. Неплодородный слой. И пуститься в степь наугад они тоже не могли. Но ведь надеяться они могли.
Некоторые у костров спали. Их можно понять, днем они работали, так что среди ночи, если человек устал, у костра долго не посидишь — сомлеешь, уснешь. Но он узнал ее и спящую — она дремала, завернувшись в платок.
Он тихо разбудил Олю:
— Вот-вот костер погаснет, а ты спишь!..
Она обрадовалась. Сказала, что у нее есть с собой молоко — не хочет ли он выпить?
— Тоже ходишь жечь ночью костер? — спросил он.
— Редко. Иногда…
— А зачем?
— Не знаю. Все ходят. Значит, надо и мне иногда пойти и жечь огонь.
Один из глушильщиков как раз собирался у своего костра поспать. Лицо его было знакомо по видеоленте, где он тыкал пикой-электродом в языки агонизирующих коров, отчего сыпались пучки искр. Нам воздается. Сновать весь день меж дергающихся огромных туш — дело тяжелое.
— Мне казалось, тебе нравится твоя работа, — сказал он глушильщику.
Тот плотнее завернулся в тулуп. Бросил в костер ветку. Зевнул.
— Временами нравится, — ответил.
— А потом хочется отсюда уйти?
Тот опять зевнул:
— Разве здесь уйдешь! Степь да степь…
Командированный присел у его огня. Да, зевает. Да, устал. Но ведь тоже ждет.
Так что следующая встреча (после глушильщика; в ту же ночь) не была слишком неожиданной. Подходя, он увидел, что человек, согнувшийся возле своего костра, дергается. Человека рвало.
— Подбросьте несколько веток, пока я прокашляюсь! — с трудом выкрикнул человек и, вновь скорчившись, мучился, отхаркивал сукровицу.
Командированный узнал его уже по голосу, а когда тот прокашлялся и, наконец распрямившись, сел напротив, командированный убедился вполне, увидев морщинистое волевое лицо: Батяня.
Конечно, можно было ни о чем не спрашивать. Можно было поговорить о ночной сырости, справиться,
