стенками.
— Но здесь, — голос Батяни, — мы ставим дополнительную апробацию.
Ясно: отражает их интерес, выверяя сотые доли жира. Ни на миг не останавливая процесса, извлекают крошку синтезированного белкового фарша, тут же микроанализ, ЭВМ обрабатывает, и данные — снова в процесс. Тонкость, разумеется, в том, что берется крошка до его АТм-241, а засылаются ее данные в процесс конвейера ниже, то есть сразу после его узла.
— Да ради бога. Пожалуйста, — откликнулся командированный молодой человек как бы с полной охотой и как бы вскользь тут же заметил: — Откуда питается контрольный прибор?
Батяня и инженер-техник замахали руками:
— Из конвейера! Конечно, из общего конвейера! Но это не отразится… Один-два ватта! Мелочи!
Молодой человек согласился и тут, однако, сказал:
— А все-таки сочтите — один ватт? или два ватта?
Они заверили, что будет подсчитана общая затрата энергии — десять комнат с вмонтированными узлами и теперь плюс его, одиннадцатая, комната вместе обрабатывают белковый фарш вплоть до нормы. Комнаты и в них узлы напоминают кишечник с его толстыми и тонкими кишками, в которых жиры поочередно расщепляются, чтобы не ударить слишком по печени человека, всякого человека, тем более, скажем, диетика. Нет-нет, мясо кусками синтезируется в других комнатах. Но тоже, избавляясь от запахов, пройдет через ваш узел.
Ему показали через стекло: куски мяса проталкивались, иногда становились поперек, но движущая жидкость подталкивала вновь, и с очередным ударом внутреннего пульса кусок разворачивался и (прекрасно глядящийся, вкусный, свежеотрезанный, он так и просился на сковородку или в духовую печь) проползал дальше.
— Все отлично, — сказал молодой командированный.
Батяня хмыкнул: «Хм… еще бы!»
— Единственное, что мне в моей комнате осталось непонятным, — продолжал командированной, — в том углу какая-то коробка. Не распакована даже. Что там?
Батяня вновь хмыкнул, но уже с другой интонацией:
— Хм. Я не могу вам сейчас сказать. Коробка… чуть позже.
Но командированный умел проявить волю. Он передернул плечами: это недопустимо. Что могли принести в комнату? Здесь монтаж. Он отвечает здесь за весь узел в целом…
— Да вы не волнуйтесь так, — заскрипел Батяня. — Это никак не будет подключаться в узел. Это, — он говорил негромко, — это вам сувенир от комбината. Подарок. От директора лично. В случае успешного эксперимента.
— Прекрасно, — сказал молодой командированный. — Но коробку отсюда вынести. Здесь — только дело.
— Я хочу, чтобы ты разделась.
— Я и так раздетая.
— Но сколько можно лежать под простыней.
— Но… но зачем?
Она удерживает простыню и частью все-таки прижимает ее к себе.
— Тогда уходи, — говорит он. — Я так не могу, ты меня расхолаживаешь.
Еще придерживая простыню, обиженная, она начинает подыматься с постели, где лежала рядом с ним так долго и так тепло. Уходит. Он дает ей три-четыре секунды (он знает, что всегда успеет встать и нагнать, хоть бы и у дверей). Но он не сомневается, что ей, с ее бедным интеллектом, не выдержать обиды ухода, — и точно: всхлипывая, она возвращается к постели и стоит возле. Простыня все еще прижата.
Теперь, победивший, он нежен: он осторожно встает рядом с ней, забирает (глядя глаза в глаза) простыню — и затем снова тишина и постель.
— Иди ко мне…
Она плачет:
— Да я все время тут, я тут… зачем ты меня сбиваешь с мыслей. Я с тобой. Я и без того. Я никак не понимаю… — И тут ее дыхание сбивается, как и ее мысли. Слова распадаются на отдельные звуки голоса, это еще не стоны, но уже и не слова, а вот теперь уже и стоны.
Смятые простыни. Жар тела. Как шумно дышит. (Она проста даже в своем неумении справиться с дыханием.) А он в малый просвет страсти лежал и уже отдыхал, прикрыв глаза. Расслабление. Осторожно он положил руку себе на сердце — ничего, ничего, не каждый же день и не каждую ночь сердцу такая работа, да уж, сейчас сердца не жалей, наслаждайся, нечего его щадить, пусть потрудится… Он улыбнулся, представив себе природный небольшой насос из мышц, мощно гоняющий кровь по телу. Я молод, — думал он, — какое счастье, что я молод и могу (и хочу) вот так нагружать сердце. Какое счастье!.. Он прислушался вновь к ее дыханию, она все еще нет-нет да и тихо постанывала, остаточно удерживая в себе только что прошедшие минуты. Ему были приятны ее задыхание, дрожь тела и как бы однообразные повторы в ее чувственных негромких выкриках. Отчасти, конечно, входит в ее работу? или же это от некоторой умственной отсталости? — думал он. Возможно, и то и другое вместе…
Он тронул рукой ее плечо, она тотчас вся сотряслась от прикосновения. Ознобистая дрожь. Была у женщин только в прошлые века. Вот какими были наши прапрапрапрабабки. Он улыбнулся, подумав, что с точки зрения человеческой эволюции он сейчас лежит в постели рядом с женщиной, которая полностью поглощена простотой собственной судьбы, ну, скажем, с женщиной двадцатого или девятнадцатого века. Или даже восемнадцатого!.. Заповедник.
Звонок прервал его мысль.
— Да, — сказал он.
Инженер-техник сообщил: конвейер предупрежден о завтрашнем подключении узла. Все готово…
— Завтра, в десять часов ровно, в известной вам комнате.
— Нет, — сказал командированный. — Я хочу начать с нулевого цикла. Мне было обещано. Я хочу пройти с хронометрами с самого начала вплоть до моего узла.
— Но вы не увидите подключения АТм-241.
— Есть же синхронный экран.
— Но как же так… ваше детище, момент разрезания конвейера, миг подключения… Неужели вы не хотите видеть это живьем?
— Мне важнее мои секунды.
Пауза. И вот инженер-техник говорит Батяне (ага, там Батяня!) — мол, приехавший настаивает на нулевом цикле. Батяня там мнется.
Молодой командированный усиливает нажим, вторгается в их переговоры:
— Да! да!.. Я уверен в двадцати шести секундах и не хочу потерять их по дороге. Вы доложите начальству, что потеря сорок секунд, а как только я уеду, скажете, что это вы сами сумели уложиться в двадцать шесть, за что и получите, пожалуй, несколько дурацких коробок в премию! Я эти штуки знаю! — Он, конечно, перегибал, сознательно перегибал.
— Настаивает, — повторил инженер-техник Батяне.
Батяня дал согласие — в восемь утра на нулевом цикле.
На миг в глазах молодого человека повторился вид узла: АТм-241 стоял готовенький, серебристый, слаженный в минуту его ухода. Пусть так. С экрана он будет еще более красив и серебрист. И все-таки как удивительна воплощенная наша мысль, — есть интуитивное подозрение, что, организовав хаос и еще в одном месте сделав из ничего
— …Но попомните, что на нулевом цикле у нас работают только добровольно. Лучшие наши рабочие — добровольцы.
